Всеволод Иванов - Московские тетради (Дневники 1942-1943)

Поэтому - не работал. А, может быть, потому что и не хочется работать - и откладываешь под любым предлогом. Двадцать пять лет тому назад я занимался наборным делом. Опротивело до тошноты. Сейчас мне кажется, что я опять стою у кассы. Если б статьи мои были стружкой с большой доски, которую я обстругивал для чего-то большого, тогда, понятно, они нравились бы мне. А сейчас я остругиваю рубанком доску в одни только стружки.

Прочел пять томов оккультной серии романов Кржижановской (Рочестер). Первые романы "Эликсир жизни" и "Маги" интересны, хотя с художественной стороны ценности не имеют. Но дальше - повторения. Герой Супрамата превратился в мага - существо всесильное, всезнающее, - и бесстрастное оттого. Естественно, что делать с таким героем нечего. Многие герои наших советских романов имеют чин "мага".

Любопытно вот что. Роман "Маги" написан в 1910 г. Предчувствие войны и революции было столь велико, что даже такой тупой, в сущности, автор, как Кржижановская, знавшая, несомненно, только азбуку оккультизма - если он вообще существует - могла кое-что предсказать. [...]

"Несколько гуманных попыток погасить пламя войны кончились полной неудачей. Два раза мир был залит кровью и усыпан трупами. В одну из этих губительных кампаний побежденная Англия потеряла часть своих колоний, к выгоде Америки, которая подобно пауку всюду протягивала нить своей ненасытной алчности".

Напоминаю, что написано в 1916 году, а предсказание относится к 40-му! Особенно удивительно, конечно - две войны, что же касается английских колоний, то предсказатель, кажется, ошибся.

Роман мой, как бумеранг, прилетел из "Комсомольской правды". Впрочем, я уже потерял все надежды на роман.

Сообщение о взятии Белгорода.

10 февраля. Среда

Дома. Статья для "Известий". - "Все силы советского народа".

Сводка, между прочим, довольно ясно намекает, что идут бои на улицах Ростова.

[...] Сегодня звонили из "Гудка" и сказали, что к концу недели мне будет пропуск на фронт, с эшелоном танков.

Сообщение о взятии Чугуева. Мы в 25-30 км от Харькова, в дачной местности. Превосходно!

11 февраля. Четверг

Во сне - рыбачил, на удочку. Клевало хорошо. Сначала натаскал много мелких рыб, а затем поймал огромную. Так как сны, да еще такой резкой отчетливости, вижу редко, и так как в голове пустой шум, мешающий сосредоточению и работе, и так как несчастья приучают к суеверию, и так как нет для семьи денег и не знаю, где их достать, словом - достал "Сонник", едва ли не первый раз в жизни, и прочел. Увы, сонник ответил мне с двойственностью, обычной для оракула. Рыбу удить плохо. Но, поймать большую рыбу - хорошо. Не удочкой, а сетью очевидно. А коли удочкой, то, стало быть, ни богу свечка, ни черту кочерга!

Статья в "Известиях" не напечатана. Да, и ну их к лешему, устал я от этих статей!

Конечно, можно страдать, мучиться потому, что нельзя напечатать роман, или что статьи твои хвалят - не хвалят. Но, все же обычная, рядомшная жизнь куда страшнее всех твоих страданий. [...] В вагоне две кондукторши - одна толстомордая, молодая и ужасно расстроенная, а другая тощая, еле двигающаяся. Вот эта тощая и разъясняет кому-то: "Пища у кондукторш плохая, холод, работа на ногах - они и мрут. И перемерли. Тогда провели мобилизацию - толстомордых - из булочных, столовых. Ишь, паникуют!" [...]

Иду по улице Горького. Впереди, мелкими, старческими шажками, одутловатое лицо, на котором пенсне кажется капелькой... Боже мой, неужели Качалов!

- Василий Иванович, здравствуй!

- А, Всеволод... чеславич - забыв отчество, пробормотал он что-то неясное и подал мне, тем смущенный, руку в вязаной перчатке. - Как живем?

- Хорошо.

- Да, хорошо. Думаете, что теперь... Москве авиация грозить не будет... Немцы...

- Куда идешь, Василий Иванович?

- А в аптеку. Вот из аптеки в аптеку и порхаю.

- Почему же сюда? Надо в Кремлевскую?

- В Кремлевской того, что здесь есть, нет... Например, одеколон. А здесь я всегда найду, всегда. Прощай, Всеволод!

И он снял перчатку и действительно вошел в аптеку.

Если бы ему нужен был одеколон для туалета, он мог бы послать кого-нибудь. Значит, для питья? Ну тогда я не алкоголик! И с этой глупой мыслью я бодро зашагал по ул. Горького к Красной площади.

12 февраля. Пятница

Кружится голова. Сижу дома. Нельзя ни писать, ни читать. Принял какие-то лекарства, прописанные года два тому назад, и вроде стало легче. [...]

13 февраля. Суббота

Чувствую себя несколько лучше.

[...] Ночью зашли Михайлов и Федин. Длинная, до двух часов ночи беседа. Михайлов - о пленении Паулюса, о немце-снайпере, которого разорвали на куски наши, когда узнали, что тот убил 320 русских. Прогнозы Михайлова: победит Америка и, может быть, мы. Англия развалится или, во всяком случае, даст трещину. Мы, инспирировав статью Дюранти, напечатанную в американских газетах, высказали свои желания: нет претензий к Западу, а на Востоке желаем получить Порт-Артур, Маньчжурию, Шанхай и еще какую-то провинцию с советскими районами. В Касабланке велись переговоры о мире - Гитлер предлагал замириться за наш счет, со счетов Америки желает сбросить Италию и Финляндию. Внутреннее положение у нас остается такое же, только будет реорганизация промышленности. Мужик, увидав, что от немца нечего получить, стал нас поддерживать. Это не лишено правды. Кто-то, кажется Асеев, выразил это более красочно. Мужик бросил шапку оземь и сказал:

- Э, все равно пропадать, туда-то их!.. - и пошел бить немцев. [...]

15 февраля. Понедельник

Комка так рад жизни, что от плесени, которая в их комнате покрыла не только стены, но и абажур - в восторге: "Красивые пятна".

А здесь - смотрят на небо - и думают о весне.

Рисунок победы: заняли Сталинград. Немцев пленили. Фронт прекратился. Пустынный, холодный, одни стены - город. Жгут фюзеляжи немецких самолетов. Костры. Выдали водки много - по 100 гр. полагается, но т. к. выдавали по спискам, а не по фактическому числу (много раненых и убитых), получили по поллитра. Выпили. Сидят у костров. И скучно. Взяли в руки немецкие ракетницы и начали для развлечения пускать ракеты. Всю ночь над Сталинградом горели разноцветные ракеты.

Прелесть Диккенса, особенно юмористическая сторона его, в том, что он подсмеивается над неподвижным и косным бытом. Натурализм этот юмор принял как форму и тем самым уничтожил юмор и создал роман, которому скоро будет уже сто лет. Быт нашей страны почти лишен косности (кроме, конечно, косности бюрократической, но кто позволит об этом писать?), и, следовательно, натурализму, я даже бы сказал, реализму, нет места. То, что мы натуралисты - это не доказательство потребности, а доказательство трусости современного писателя, - и меня в том числе. Нужно отбросить все лишнее - описание портянок, которых, кстати сказать, мало, рукавиц, шинели. Лохмотья так однообразны! И так они похожи на шинели! Нужно оставить чувства, страсти, столкновения... Нужно создать романтизм. И без этого не обойдутся, так как и натурализм и реализм явления критические (Флобер, Золя, Чехов, Горький, даже Л.Толстой - все писали критику на существующий строй и человека), а надо искусство проповедническое, и значит романтическое. Шатобриан, а равно и немецкие романтики, были проповедниками. "Все это, допустим, верно, - возразят мне. - А как же проповедь? Ведь проповедь всегда и прежде всего что-то обличает, указывает на какие-то пороки и недостатки, которые надо искоренить. А ведь у нас, по мнению бюрократов, которые управляют искусством, нет пороков, а недостатки столь ничтожны, что лучше - прямо приступить к описанию добродетели". Я замолчу, ибо, по совести говоря, не знаю способа уничтожения бюрократов. [...]