Майя Кучерская - Константин Павлович

Хлопотать о невесте в Германию отправился генерал Александр Яковлевич Будберг. Два года назад он блестяще справился с ролью свахи и привез невесту Александру. Теперь Екатерина попросила его подыскать новую красавицу. Будберг нашел сразу двух — это были родные сестры, принцессы Саксен-Заальфельдкобургские. Их мать, герцогиня Кобургская, через Будберга испросила у Екатерины позволение привезти и старшую дочь, Софию, — не для того, чтобы та конкурировала с сестрами, но лишь чтобы повергнуться к стопам «ее императорского величества»{107}. Понятно: любящей матери хотелось, чтобы и старшая дочь побывала в России и посетила блестящий императорский дворец и балы. Екатерина дала согласие и на приезд третьей дочери.

6 (17) октября 1795 года София, Антуанетта и Юлия вместе с матерью, герцогиней Августой, прибыли в Петербург. Константин трепетал. Муштровать 15 несчастных, кричать и бить в зубы майора, передразнивать самых неловких солдат, присутствовать с отцом на учениях гатчинского войска, рисовать эскизы военной формы — одно. Но общение с немецкой принцессой… Учебная программа Екатерины уроков по обхождению с дамами не предусматривала, обращению с молодыми девицами Константин был не обучен. Конечно, и он танцевал на детских, а потом и взрослых балах, и у него случались мимолетные увлечения. Молодые приятели не раз подговаривали его познакомиться потеснее с известными при дворе ветреницами — великий князь от подобных предложений только шарахался. К брачному алтарю подходил грубоватый, избалованный, не привыкший терпеть ни малейшего противоречия, но чистый сердцем юноша.

Три немецкие принцессы с матерью насмешили русский двор своими старомодными нарядами и скованностью манер — Екатерина сейчас же отправила им корзины с шелком и модисток.

Константину все три девушки поначалу показались до того чужими, до того немецкими, что он не смог выбрать никого{108}. Шли дни, а великий князь всё мялся и не решался ни на что. Через две недели колебаний на жениха начали давить, воспламенять его воображение, и, поняв, что деваться некуда, Константин указал на самую младшую — Юлию. Она держалась всех естественнее, была хорошо сложена и отличалась какой-то особой нежностью и милостью лица. Ей было 14 лет{109}, в ней жила еще девочка, смешливая, непосредственная, благовоспитанная. С первых же дней пребывания в Зимнем дворце Юлия нашла себе подружку, великую княгиню Елизавету Алексеевну, жену великого князя Александра Павловича. Началось близкое знакомство так: Юлия подошла к великой княгине и, дернув ее за кончик ушка, прошептала: «Душка». Девочки быстро нашли общий язык — обе немки, обе оторваны от дома, обе при великих князьях — очевидно, что Юлии во многом предстояло разделить участь Елизаветы Алексеевны.

Константин стеснялся, робел, краснел. С вроде бы приглянувшейся принцессой поначалу избегал говорить вовсе. Но постепенно раскрепостился, начал шутить, показывал гостьям Эрмитаж и его редкости, обнаруживал достаточную образованность (да здравствует Лагарп!) и даже обходительность. Герцогиня Кобургская, мать Юлии, была в совершеннейшем восторге, будущий зять нравился ей практически без оговорок: пленяли его прямодушие, искренность, живость… Свои впечатления герцогиня описывала в письмах мужу.

«Константину на вид кажется не менее 23 лет, и видно, что он еще вырастет. У него широкое, круглое лицо; и если бы не курносый нос его, он был бы очень красив; у него большие голубые глаза, в которых много огня и ума; ресницы и брови почти совсем черные; небольшой рот и губы совсем пунцовые; очень приятная улыбка, прекрасные зубы и свежий цвет лица. У обоих братьев такие здоровые лица, такое крепкое, мускулистое телосложение, что они резко отличаются от всех придворных кавалеров; в ясном взгляде их видна чистая кровь и душа неиспорченная. Константин, кажется, воин и душою, и телом, со всею военной ловкостью… Александр замечательно красив, высокого роста, но грациозность не мешает мужественному его виду, и выражение лица у него гораздо прелестнее, чем у брата, хотя у них общий air de famille[7]. У Константина более блеску в глазах и глаза красивее, но у Александра черты лица совершенно правильные; у него придворные располагающие манеры: и он разговорчивее брата в обществе. Жаль только, что при этой необыкновенной любезности есть какая-то лень и вялость в его манере… Братья чрезвычайно привязаны друг к другу и постоянно вместе. Константин имеет больше характера и от того владеет совершенно старшим братом, что не мешает однако же взаимному их доверию»{110}, — писала герцогиня 20 октября 1795 года.

Лагарповы уроки сказывались не только в образованности Константина Павловича, но и в демократизме его убеждений. Герцогиня с умилением сообщала мужу о том, с каким презрением говорил Константин о льстивых придворных, гоняющихся за милостями высших особ, о том, как однажды за ужином великий князь отказался от услуг пажа, пожелавшего служить ему за столом. «Прошу вас, сударь, не беспокоиться, мне неприятно думать, что дворянин, который будет мне после товарищем, стоит у меня за стулом. Не правда ли, мы будем служить вместе?»

Не исключено, впрочем, что на великого князя повлияли не одни наставления Лагарпа, но и жизнь в Гатчине, где нравы также отличались демократизмом. «Константин гуляет каждое утро по городу в сопровождении одного только офицера, без служителя, ходит между народом, вступает в разговоры, и когда замечает какие-нибудь беспорядки, тотчас сообщает императрице, — продолжала восхищаться будущим зятем герцогиня. — Сама она мне об этом рассказывала, заметив при том: иногда он обманывается, и мы с ним беседуем по крайней мере час каждое утро»{111}.

Любопытно, что и народ воспринимал Константина похоже, то есть, очевидно, так, как обстояло дело, — в Москве носились слухи, почти буквально воспроизводящие слова и истории герцогини. Герцогиня по обязанности, народ же по зову сердца избрал в любимцы именно прямодушного, веселого Константина, предпочтя его вяловатому и предусмотрительному старшему брату. Зимой 1795/96 года, во время сватовства и женитьбы Константина, народный интерес и любовь к нему обострились до предела.

«Вся Москва наслушана была анекдотами и слухами о великом князе Константине Павловиче. Говорили, что он от часу более вскидывал о себе так называемых штучек: везде ходил, переодевшись в простое платье; везде все расспрашивал и выведывал и о всех беспорядках доносил государыне; и что многие бедные тем воспользовались; и что народ его отменно полюбил; и молва начинала носиться, что в нем не умирал Петр и что он будет точный он во всем»{112}.