Виктор Неволин - Человек, лишённый малой родины

1932 год запомнился мне мало. То ли потому, что я был ещё мал, или просто год был однообразен. Запомнилось одно: я всегда хотел есть. Дома вся жизнь проходила у железной печки. Стояли сильные морозы, и печку всё время нужно было топить. Ложились рано. Керосин экономили, пользовались коптилкой. У многих и коптилок не было. Освещались лучиной, но люди по вечерам уже начинали ходить друг к другу на посиделки. Пели песни, всегда какие-то заунывные и печальные. Пели в основном женщины.

Всё же весна 1933 года осталась в памяти прилётом в наш посёлок скворцов. Люди как будто снова очнулись для жизни. Неожиданно для себя почувствовали приход весны. Поняли, что пережили ужасную «гробовую» зиму. Почувствовали, что живут, и всем сердцем потянулись к жизни.

Вся ребятня начала строить скворечники. Построили их такое множество, что скворцов на всех не хватило. И те, у кого скворцы не прижились, сильно печалились.

В поле впервые на этой гиблой земле вышли первые пахари, сеяльщики. Плуги были металлические, а вот бороны ещё деревянные, хотя сами штыри были из металла. На раскорчёванных площадях посеяли овёс, рожь, лён и коноплю. Мужики работать умели и всё делали по-своему, без учёных агрономов, хотя местных условий хлебопашества не знали. Каждая семья расширила свои огороды. Появились и первые домашние животные, хотя собаки и кошки всё ещё были редкостью. Начали по возможности заводить коров, куриц и свиней.

После первого сбора урожая артель «Трудовик» решила коллективно отпраздновать окончание полевых работ. Зарезали ради праздника пару артельных бычков, наварили пива. Откуда-то привезли водки и устроили первый ссыльный пир. Для нас, ребятишек, это тоже был праздник. Мы подсматривали из-за углов, как веселятся люди. Ещё недавно прибитые нуждой, лишениями и голодом, они вдруг расправили плечи, заиграли, развеселились, запели песни и заплясали. Впервые весело запела гармонь.

Люди словно забыли, что больше двух лет они как будто не существовали на белом свете. Подвыпивши, все стали объясняться в любви и преданности друг к другу, просить друг у друга прощения за то, что когда-то обидели, забыли о родственных связях. В общем, пир получился на славу.

После того как взрослые напились, поели и вышли из-за стола, пустили на «зачистку столов» и ребятишек. И мы не подвели! Накинулись всей гурьбой на оставшееся съестное, вмиг всё подчистили и вылизали чашки. По посёлку ещё долго шумели и пели песни. И председатель артели Максим Петрович Пичугин остался очень доволен проведённым «праздником урожая».

Собранный урожай, конечно, не мог решить всех проблем. И надо было думать о будущем. Нужны были семена для будущей весны. И пора было начинать разводить скот. Теперь можно было переходить на своё частичное обеспечение.

Это ведь царь мог неплохо содержать из казны своих подневольных ссыльных. Например, Владимир Ильич Ульянов (будущий Ленин) в Шушенском, не работая, мог прекрасно жить на царское пособие, полагавшееся по закону для ссыльного.

Так же тунеядствуя, жили в полном довольстве в туруханской ссылке политические ссыльные Яков Михайлович Свердлов и Иосиф Виссарионович Сталин. К тому же им слали ещё дополнительно деньги из партийной кассы, полученные от различных «экспроприаций», в том числе и от разбойничьих ограблений банков. На севере пособие для них выплачивалось с повышенным коэффициентом. Когда мы приходили из школы и говорили о рассказах учителей, как плохо жилось революционерам в ссылке, то это у нашей мамы вызывало раздражение. Придя к власти, большевики и не подумали проявлять по отношению к ссыльным подобных «царских милостей». Забросив в ссылку людей за тысячи вёрст от дома, они отказывались их кормить. Всякая гуманность им была чужда.

Создание трудовой артели ненамного улучшило жизнь спецпереселенцев. А кладбище всё увеличивалось. Многие ребятишки оставались без родителей. Но старообрядцы не отправляли их в детские дома. Сирот брали на воспитание братья, сёстры или крёстные отцы и матери.

Нищета и безвыходность положения действовали убийственно даже на сильных мужчин. Тимофей Михайлов, наш самый большой и сильный мужик, не выдержав вечной нищеты, от безысходности порезал себе горло. Наш родственник по маме Фатей Дмитриевич Иванов сошёл с ума. В один из зимних дней мы услышали, как он, привязанный к саням верёвкой, выкрикивал проклятия своим палачам, подняв высоко руку, с пальцами, собранными в двуперстие, грозил «христопродавцам» и «иродам» божьей карой за издевательство над людьми.

Как сейчас помню его облик в распахнутой чёрной овчинной шубе, без шапки, обросший, с разлохмаченными длинными волосами. На санях тонкая соломенная подстилка. Рядом стоит сын Фатея Виктор, держа в руках вожжи. Он повёз отца в психлечебницу, в город. Картина была ужасная. Она потрясла всех людей. Особенно мама сильно переживала за Фатея Дмитриевича.

Всё это зрелище мне вспомнилось потом, когда в Третьяковской галерее я увидел картину нашего земляка Василия Ивановича Сурикова «Боярыня Морозова». Стоя перед нею, я долго рассматривал её, вспоминая своих предков-старообряд-цев и неукротимого Фатея Дмитриевича, который не выдержал превратностей нечеловеческой жизни. Из психушки Фатей Дмитриевич так и не вернулся. Вскоре он там умер.

В эту зиму на участках появились снегири. До чего же они были великолепны, эти красногрудые красавцы! Мы их даже ловили, но вскоре выпускали на волю. Кому, как не нам, было понятно, что такое свобода для живого существа.

Я уже говорил, что в тайге было много зверей и птиц. Ссыльным охотиться не разрешалось, но однажды отцу кто-то дал ружьё и два дробовых патрона. Отец вспугнул в тайге глухаря и видел, где тот сел на дерево. Подкрался к нему, выстрелил. Глухарь замотал крыльями: видимо, был ранен, но набрался сил и всё-таки улетел. Правда, недалеко. Сел на другое дерево. Отец осторожно подкрался как можно ближе. У него оставался всего один патрон, и промахнуться было никак нельзя. Выстрел – и глухарь комом упал на землю.

Сколько было радости в нашей семье от такой замечательной лесной добычи! От глухаря использовали всё, до последнего пёрышка. Перья на подушку, крылья для кухонных дел, хвост на стену для украшения, а мясо съели без остатка, до крошки. Глухаря семья ела целую неделю. Варили его во всех видах и во всех блюдах «для запаха».

Я уже говорил неоднократно, что жили мы в основном натуральным хозяйством, как в средневековье. Всё, что мы выращивали, было нам необходимо и шло в дело без отходов. Таким же вынужденным для нас был посев льна и конопли. Эти растения требовали большого ухода и обработки, но наш народ знал, как его сеять и потом обрабатывать, дёргать, мочить, сушить. Семена шли для еды, а стебли на волокно, которое пропускали через так называемые мялки. Всю зиму женщины занимались переработкой льна и конопли: мяли, пряли, ткали, сучили верёвки и нитки. Такое было натуральное хозяйство.