Инна Симонова - Федор Чижов

Глава пятая

«ТЫ, БРАТЕ, РУС»

Лето 1843 года стало переломным в жизни и идейных исканиях Чижова. С этого времени он неожиданно для себя увлекся славянским национально-освободительным движением в землях, входивших в состав Габсбургской и Османской монархий, сблизился с его вождями («будителями») и начал развивать идеи об особой миссии славянства в обновлении дряхлеющего Запада, о роли Православной Церкви как краеугольного камня будущего единения славянских племен.

В России интерес к зарубежным славянам возник в середине XVIII века. По мере накопления сведений о южных и западных славянах усиливалось понимание общеславянских исторических и культурных связей, делались неоднократные попытки определить роль славян в мировой истории, начинали изучаться их языки, литература, история, этнография, право, фольклор. К концу первой половины XIX века в землях южных и западных славян побывало немало русских путешественников и ученых-славистов. Среди них был и Федор Васильевич Чижов.

Еще летом 1841 года по пути в Дрезден он встретился в Праге с известным поэтом и филологом, видным деятелем чешского национального Возрождения Вацлавом Ганкой, которому он должен был вручить только что вышедший в Петербурге томик стихов Михаила Юрьевича Лермонтова. Между ними состоялась долгая, дружественная беседа. Тогда, по словам Чижова, «славянские идеи Ганки», то есть понятия о близости всех славянских племен между собой и их будущем сближении, увлекли его, но не оставили почти никакого следа[66].

В конце июля — начале сентября 1843 года Чижов совершил пешеходное путешествие из Венеции в бывшие ее владения: Истрию, Далмацию и Черногорию, — для сбора материала к задуманной работе по истории Венецианской республики. Встречи и беседы с местным славянским населением заставили его окончательно определиться в вопросе о славянстве. «В продолжение всего этого путешествия, — вспоминал Чижов, — я видел самое пламенное сочувствие ко мне как русскому. На всяком шагу я встречал знаки любви и глубокого уважения к имени русского… Народ любит русских за веру и за то, что у нас есть много общего в простоте нравов. Черногорье было последним местом, которое совершенно привязало меня к славянам и заставило невольно всем моим понятиям сосредоточиться на этом вопросе, о котором до этого мне не приходило в голову. Все, кого я ни встречал из народа, первым словом приветствовали меня: „Ты, брате, рус“, — и показывали тайно булавки с портретом „белого русского Царя“[67]»[68].

И действительно, отношение балканских славян к России было сродни обожанию: оттуда, с Востока, верили они, должна была прийти помощь в их многолетней борьбе с иностранным владычеством. Рассказывали, что в начале 1830-х годов старейшины так напутствовали вступавшего на черногорский престол поэта и просветителя Петра Петровича из династии Негошей: «Ничего не бойся, верь в Бога и смотри на Россию!» А еще раньше черногорский народ решительно отверг предложение Наполеона I заключить политический союз против России: «Если погибнет Россия, погибнут все славяне! Кто против России, тот против всех славян!..»

Изучая духовную жизнь зарубежного славянства, обнаруживая на конкретных примерах родство общеславянских культурных традиций, Чижов заинтересовался вопросами политического бытия братских народов и их участием в национально-освободительном движении. «Я всею душою отдался славянскому вопросу; в славянстве видел зарю грядущего периода истории; в нем чаял перерождения человечества», — писал он впоследствии[69].

Идея объединения всех славян в единое государство стала его заповедным верованием. В его понятия об их политическом будущем входили тогда мечты о конституции, о республике, и он, «давши себе полную волю, на несколько времени сделался более славянином без роду, без племени, чем русским»[70]. Можно предположить, что славянская республика представлялась Чижову в виде федерации. В это время федеративные идеи были широко распространены в европейских, и в частности славянских, странах. В России мысль о создании славянской федеративной республики нашла свое отражение еще в программных положениях декабристского Общества соединенных славян и «Конституции» Никиты Муравьева.

Чижов не был склонен к теоретизированию на тему об организационных формах единого славянского союза — его деятельность чаще всего носила характер практической помощи национально-освободительному движению в землях южных и западных славян. В условиях проводимой австрийским правительством политики денационализации подвластных народов путем их окатоличивания Чижов много внимания уделял положению Православной Церкви в империи Габсбургов. Ведь Православие для большинства славян ассоциировалось с этнической принадлежностью, а православное духовенство играло немаловажную роль в деле национального сопротивления.

Однажды в 1843 году, путешествуя по Истрии, Чижов зашел в православную церковь селения Перой близ города Пола, которая поразила его крайней бедностью. По названию церковь была греческой, но в действительности — русской: богослужение в ней совершалось по киевским печатным книгам. В ответ на расспросы священнослужители с горечью посетовали на почти полное отсутствие книг, утвари и риз, необходимых для церковных служб. С помощью костромича Платона Васильевича Голубкова, миллионера и золотопромышленника, Чижов организовал доставку из России к границам Австрии почти на три тысячи рублей икон, облачений и богослужебных книг. На его призыв откликнулся также филолог Василий Алексеевич Панов, будущий редактор славянофильских «Московских сборников», — весь доход от изданной им в 1842 году брошюры «Путешествие по землям западных и южных славян» он направил на приобретение утвари и книг для Перойской церкви. Чижов лично перевез все присланное по Адриатическому морю в ближайшую к Перою гавань Ровоньо и чуть было не попал в руки австрийских солдат. Предупрежденные о приезде Федора Васильевича и вышедшие навстречу вооруженные далматинцы защитили его.

История с нелегальной доставкой церковного имущества послужила поводом для целой серии доносов на Чижова австрийского правительства и агентов Третьего отделения. Это не могло не вызвать настороженности официального Петербурга, в котором хорошо помнили о славянских симпатиях декабристов. К тому же русская дипломатия, добившись в конце 30-х годов XIX века преобладающего влияния в Константинополе и чрезвычайно выгодного для себя русско-турецкого союза, была заинтересована в сохранении status quo на Балканах. Помимо Турции, заигрывание со «славянской идеей» вело к осложнениям с союзной Австрийской империей, вовсе не расположенной к удовлетворению национально-политических требований подвластных ей славянских народов.