Две Ольги Чеховы. Две судьбы. Книга 1. Ольга Леонардовна - Татьяна Васильевна Бронзова
– Мои поздравления лучшей из лучших!
– Ты заставил меня поволноваться. Посмотри на время!
– Да я давно здесь. Ждал возможности пообщаться с Антоном.
– С Антоном Павловичем? И что? Получилось?
– Конечно, – отвечал довольный Вишневский. – Завтра мы с ним встречаемся. Он хочет, чтобы я возобновил знакомство с его сестрой Машей. Я ее немного помню. Она была тогда совсем маленькой девчонкой, а теперь уже совсем взрослая и преподает географию и историю в московской женской гимназии. Представляешь, как бежит время?!
– И зачем же он хочет возобновить твое знакомство со своей сестрой? – спросила Ольга.
– Не волнуйся. Не для того, о чем ты подумала.
– Ни о чем таком я и не подумала, – сердито шлепнула она его по плечу.
– Глупышка, – засмеялся он. – Если бы ты знала, как мне приятна твоя ревность. Но, к сожалению, всё намного прозаичней. Просто Маша хочет прийти на открытие нашего театра, а сам Антон в это время будет в Крыму. Хочешь, я потом познакомлю тебя с Машей?
Ответить Ольга не успела. В этот момент в зале появился помощник режиссера.
– Внимание! Идут! – взволнованно крикнул он.
Все с нетерпением устремили свои взоры на дверь. В сопровождении Станиславского и Немировича-Данченко наконец-то вошел тот, кого здесь так ждали.
Чехов оказался стройным, высоким, необычайно привлекательным, с абсолютно обезоруживающей улыбкой. Его пытливые глаза смотрели из-за стекол пенсне с интересом и, казалось, тоже улыбались. «Сколько же в нем мужского обаяния», – промелькнуло в голове у Ольги.
– Мы договорились с Антоном Павловичем, что сегодня просто прочитаем пьесу по ролям, – сказал Станиславский после того, как представил его труппе, и первый поднялся на сцену.
Там полукругом были поставлены стулья. Актеры стали произвольно занимать места. Рядом со Станиславским, репетирующим роль Тригорина, села Мария Петровна Лилина. Эта актриса была женой Константина Сергеевича и работала под его руководством с самого основания «Общества искусства и литературы», где они, собственно, познакомились и вскоре поженились. Наконец все устроились и, открыв тетрадки с текстом, затихли, устремив свои взгляды на Владимира Ивановича Немировича-Данченко, сидящего в зале рядом с Чеховым. Так обычно музыканты смотрят на дирижера, ожидая команды перед началом игры. Но прежде чем дать им эту отмашку, Владимир Иванович поднялся со своего места, погладил бородку и кашлянул. Было видно, что он тоже волнуется. Еще бы. Он с таким трудом добился у Чехова разрешения на эту постановку и теперь сильно нервничал, желая, чтобы актеры произвели на автора благоприятное впечатление.
– Сосредоточьтесь, господа. Вспомните о том, о чем мы говорили с вами, разбирая пьесу. Ничего не играйте. Идите по смыслу. И, пожалуйста, очень всех прошу, всё на полутонах!
Он вновь сел рядом с автором и произнес:
– Итак, господа, начнем!
В зале было так тихо, что, казалось, даже воздух застыл, боясь шелохнуться.
– Отчего вы всегда ходите в черном? – с удивлением спросил хрипловатый голос актера Тихомирова, и звенящее напряжение в воздухе сразу испарилось.
– Это – траур по моей жизни. Я несчастна, – с легкой иронией, но в то же время очень просто ответила ему Мария Петровна Лилина.
И чем дальше актеры читали свои реплики, тем больше все пространство вокруг наполнялось жизнью, радостью и страданием.
Да, формально это была первая читка, но ей предшествовал такой подробный разбор, что артисты были более чем готовы. Они уже потихоньку намечали характеры своих героев, и у Чехова даже мелькнула мысль: «Неужели получится?» Он с большим интересом прослушал свою же собственную пьесу. Ничто его не покоробило. Разве что актриса, исполняющая роль Нины, была немного нервна, но Антон Павлович отнес это к ее сегодняшнему актерскому волнению, и поэтому она его не раздражала. Никто не раздражал! Это было крайне удивительно. Такого еще с ним в театре не бывало. Да и сами актеры тоже сильно отличались от тех, кого он слышал и видел ранее. Да-да. Именно даже видел, потому что одеты все они были очень скромно. Особенно поразили женщины. Ни у одной из них не было глубокого декольте, ни на ком не сверкали никакие блестящие побрякушки в ушах, на груди или на пальцах. Здесь была сама элегантность, сдержанность и демонстрация высокого вкуса.
После репетиции актеры опять его удивили. Они не обступили его с мнимыми вздохами восторга, желая понравиться, а обрушили на него такую лавину конкретных вопросов и по пьесе, и по ролям, что он еле успевал им отвечать. А актеры, в свою очередь, тоже были удивлены. Ответы Чехова были настолько неожиданны, что они никак не могли понять, шутит он или говорит всерьез.
– А я-то был уверен, что придет автор и откроет нам все тайны, – раздался голос Вишневского.
– Ну, вам-то, Александр Леонидович, тайна роли Дорна уже покоряется, – тут же уверил школьного приятеля Антон Павлович. – Мужского в вас столько, что и притормозить не грех!
– Да! Мы с доктором Дорном такие! – нарочито гордо ответил Александр, и все вновь рассмеялись.
Эта встреча с труппой могла бы продолжаться долго, но вскоре Немирович отпустил всех домой и увел Чехова в свой директорский кабинет.
– Ну, каковы твои впечатления? – нетерпеливо спросил он, как только дверь за ними плотно закрылась.
– Очень даже неплохие, – ответил Чехов. – Действительно неплохие! И я вижу, как ты был прав, когда убрал из разговора Маши с Дорном тот момент, что она его дочь. Это и так витает в воздухе. Конкретика не нужна. Ты был прав!
Еще при первой встрече Немирович-Данченко попросил Чехова изменить эту сцену.
– Если бы ты, Антон, развивал и дальше тему отношений Дорна и Маши как его дочери, то это было бы даже необходимо, но ведь об этом не говорится более ни в одном акте, – говорил тогда Немирович. – А я уверен, что если писатель описал висящее на стене ружье, то оно обязательно в какой-то момент должно выстрелить.
Чехов согласился и переписал сцену. А высказывание по поводу ружья ему так понравилось, что теперь он постоянно им пользовался, и многие даже считали его чисто чеховским. Немирович не возражал. Он вообще легко делился своими творческими
