Анатолий Кожевников - Записки истребителя

Часы были при мне, и я частенько поглядывал на светящийся циферблат. Все казалось, опаздываю...

Неожиданно мои пальцы коснулись лежащего впереди человека. Это секрет. Мгновение - и нож, который я держал наготове, вошел в фашиста. Очевидно, он ждал смены и поэтому, утомленный, не успел разобраться, кто к нему подполз.

"Если это секрет, значит, скоро берег Дона", - соображал я. А через полчаса был уже у прибрежных зарослей. Время от времени то с одной, то с другой стороны взлетали ракеты, освещая волнистую поверхность разбушевавшейся реки. Ракеты взлетали из определенных мест.

Я пополз вдоль берега. Хлопок ракетницы раздался совсем близко. Припал к земле и закрыл глаза, чтобы не быть ослепленным сильным светом ракеты.

Через несколько минут открыл глаза и в пяти шагах от себя, за камнем, увидел согнутую фигуру фашиста. Короткий прыжок - и ракетчик, ткнувшись носом остался недвижим. Теперь этот сектор не будет освещаться.

Раздевшись и закрепив на голове пистолет и комсомольский билет, я осторожно вошел в воду. Поплыл.

Было очень холодно. Вот и середина реки. Еще немного, и ноги коснулись песчаного дна. Начиналась большая отмель.Вода была не выше колена, но подниматься во весь рост нельзя: могут обнаружить фашисты. Ползу к берегу. Вдруг из темноты сдержанный шепот: - Стой! Руки вверх! - И немного погодя: Хальт! Хэнде хох! Я встал на колени, поднял руки. В великой радости от того, что попал на свой берег, что слышу родную речь, был готов выполнить любые команды.

Едва лишь приблизился к берегу, как в рот мне воткнули тряпку, а руки мои оказались скрученными за спиной. Через десять минут меня, совершенно раздетого, привели в блиндаж командира батальона. Я сообразил, что меня приняли за врага.

- Откуда? - спросил майор.

- Из штурмового авиационного полка. Вчера вечером штурмовали на той стороне. Меня зенитка подбила...

- Это, значит, ты? - обрадовался майор. - А мы думали, капут тебе. Огонь-то у них сильный на этом участке! Мы видели, как они тебя подбили. Как же тебе удалось пробраться сюда? Я подробно рассказал.

Вдруг спохватились, что я голый. Быстро нашлась пара белья, гимнастерка, брюки и даже сапоги. В это время на той стороне поднялась беспорядочная стрельба, ракеты озарили весь берег.

- Это они нашли зарезанного солдата, - пояснил комбат,- вот и подняли стрельбу. Наверное, думают, что наши разведчики ушли к ним в тыл. Теперь до утра не успокоятся.

Майор налил мне спирту:

- Выпей, иначе можно простудиться.

Выпил я одним духом и сразу почувствовал невероятную слабость. Уснул прямо в блиндаже...

Радость возвращения Глебова омрачилась печальным событием. В этот день мы хоронили своего друга лейтенанта Кудинова. Он был тяжело ранен при защите Глебова, но сумел дотянуть до своего аэродрома, Кудинов посадил самолет и, не выходя из кабины, умер.

Свою жизнь он отдал за жизнь товарища.

ГИБЕЛЬ ПРОСТОВА

Яркие лучи солнца отражаются на плексигласе кабин и металлических дисках воздушных винтов "илов".

Штурмовики на бреющем полете проносятся над полями донского левобережья. Выше их, от шестисот до полутора тысяч метров, идут истребители. Если в районе цели не будет истребителей противника, штурмовой удар нанесут все самолеты.

Летим с задачей уничтожить живую силу и технику противника в "орешке" так мы называли лесок южнее Воронежа, зеленое пятно которого на карте напоминало орех. Не помню, кто из нас окрестил лесок "орешком", но его название удивительно быстро получило широкое распространение. Может быть, еще и потому, что орех надо раскусывать, а то, что приходилось делать нам с леском, напоминало именно такое раскусывание. Сегодня ночью в "орешке" сосредоточился гитлеровский пехотный полк.

Скоро передний край. Уже виден Дон. До него простираются луга, обезображенные извилистыми, как червоточины, ходами сообщения. Над передним краем штурмовики сделали горку и, немного пройдя одновременно звеньями, устремились в атаку на цель.

Видно, как заметались фашисты. На западной опушке леса у них были расставлены автомашины, бензоцистерны и полевые кухни. Воздушного прикрытия нет, значит, можем штурмовать и мы. Выбрав скопление автомашин, направляем на них очереди пулеметов и реактивные снаряды. Один костер вспыхивает за другим.

Одни машины охватывался огнем сразу, другие лишь дымят. Дым пожара поднимается высоким столбом.

Не успели немцы опомниться от первой атаки, как на их головы уже посыпались бомбы и снаряды второго удара.

Зенитная артиллерия почему-то молчала, может быть, ее просто не было, и мы штурмовали скопление противника безнаказанно.

Весь этот день мы работали особенно напряженно.

Основное усилие было направлено на военные городки около Воронежа. Нужно было разрушить кирпичные здания, превращенные противником в мощные долговременные огневые точки. С утра до вечера двухсотпятидесятикилограммовыми фугасками штурмовики уничтожали эти сооружения вместе с засевшими здесь гитлеровскими солдатами, а мы прикрывали штурмовиков.

К вечеру каждый из нас сделал по семи - восьми боевых вылетов. Хотелось спать. Дремота одолевала прямо в самолете, и стоило огромных усилий перебороть сон.

Особенно удачен был последний вылет. В воздухе встретились с "юнкерсами". Они пришли обрабатывать наш передний край, но бомбили плохо. Бомбили с большой высоты, не учитывая поправок на ветер, и их бомбы, перелетая наши боевые порядки, падали на своих. Фашистским пехотинцам доставалось одновременно и от наших "илов" и от своих "юнкерсов".

Все шло хорошо. Несмотря на большое количество разрывов зенитных снарядов, мы не потеряли ни одного самолета, Группа в полном составе пересекла линию фронта и взяла курс на свой аэродром. Солнце уже закатилось. Штурмовики, идущие бреющим полетом, становились трудноразличимыми на потемневшем фоне.

Истребители летели с небольшим превышением. Я шел слева. Простов справа.

Когда штурмовики проходили над северной окраиной одного села, самолет Простова снизился до десяти метров, потом перешел в набор и, перевернувшись через крыло, врезался в землю.

"Что случилось? Повреждено осколком снаряда управление? Ранен летчик?" - терялся я в догадках, потрясенный внезапной гибелью товарища.

За время войны я пережил не мало смертей. Они невольно притупили чувство, возникающее при утрате боевых друзей. Но потеря Простова отозвалась в сердце резкой физической болью.

Я, да и многие другие, горячо любили Простова.

И было за что. В нем особенно полно выразилась биография каждого из нас. Пришел он в школу из деревни - родители его в прошлом были бедными крестьянами, на ноги их поставил колхоз. Простов любил летную форму, поэтому когда надел шлемофон, то буквально не расставался с ним. Профессией летчика он гордился, считал ее самой важной и увлекательной среди военных профессий и отдавался ей без остатка.