Дёрдь Гаал - Лист

Ни единого слова признания заслуг за двадцать два года безупречной службы. И вообще эта справка — всего лишь основание для получения полицейского пропуска. Она подтверждает, что предъявитель её не беглый крепостной, а слуга, милостиво отпущенный своим господином со службы.

Внизу — круглая печать: орёл с золотой короной на голове, в одной когтистой лапе — меч, в другой — три алые розы.

II

«LE PETIT PRODIGE» [10]

Редкая картина для Парижа: в марте на деревьях Вогезской площади ещё белеет снег. На мостовой его быстро затоптали прохожие, но в двух шагах от площади, в саду дворца Исай роскошное белое покрывало укутало и украшавшее парк бронзовое изваяние тритонов, каменных Афродит, и погруженные в зимний сон деревья, старательно подстриженные кусты. В этот вечер все окна дворца Ноай были освещены.

У герцога Франсуа де Ноай — музыкальный вечер. Здесь были звёзды Итальянской оперы Бардоньи и Синти, маэстро Пеллегрини и Джудитта Паста[11] и мировое музыкальное чудо — маленький Ференц Лист, который к этому времени затмил даже «золотых» итальянцев.

Приветственные рукоплескания быстро смолкли, и мальчик занял своё место на сцене. Для начала он сыграл несколько небольших опусов Гуммеля и Черни, затем перешёл к импровизации на свободные темы. После часовой игры конец концерту положил хозяин дома:

— Поздно. Мальчику пора спать.

Герцог сам проводил Адама и Ференца вниз по мраморным лестницам в вестибюль (разы; стали бы это делать аристократы и даже банкиры Вены?), после чего распорядился отвезти мальчика в своей коляске домой. На прощание шепнул на ухо Адаму:

— Если время позволит, загляните ко мне завтра. К обеду.

За обедом, во время смены блюд, герцог успел рассказать о своём покойном предке герцоге Анн-Жюль, который триста лет назад набил свои бездонные карманы гугенотским золотишком, затем о более добродушном Луи Антуане де Ноай, использовавшем для обогащения на сей раз кошельки правоверных католиков, так как он был кардиналом Парижским. Последовал рассказ о некоем Поле Франсуа, изъездившем не без приключений всю Италию, Испанию и Германию. Затем герцог пригласил гостей в свою химическую лабораторию и показал библиотеку герцогов до Ноай. Резчики по дереву и слоновой кости, инкрустаторы, обойщики и шлифовальщики хрусталя объединили здесь свои усилия и мастерство, чтобы создать это чудо искусства. Причудливые изгибы линий, вибрирующий свет, отражённый от миллионов граней в хрустале люстр, где прозрачные капельки подвесок звенят как серебряные колокольцы.

На полках — книги в зелёных, красных, коричневых и снежно-белых сафьяновых переплётах с золотым тиснением. Посередине зала — круглый стол для чтения, на нём глобус с двумя золотыми обручами, обозначавшими траектории — по канонам старинной астрономии — Солнца и Лупы.

На круглый стол герцог положил папку и сказал Ференцу:

— Это тебе. Однако подарок требует кое-каких пояснений. Это украшение моей коллекции. Гравюры по мотивам Дюрера, Гольбейна, Лоррена, Рафаэля, Микеланджело, Рембрандта, Ватто. Я хочу, чтобы мальчик познакомился с этими мастерами и полюбил их. Нынешний век убивает наши органы чувств. Кто знает нынче, что такое ощущать на вкус? С Людовиком XV умер последний великий повар, сгинули в небытие все рецепты, достойные упоминания! А что сталось с нашим обонянием? В своей маленькой лаборатории я хотел было возродить ароматы, которыми великие куртизанки прошлого века сводили с ума мужчин. Увы, все мои попытки оказались тщетными. Мне стыдно говорить об этом в присутствии юного музыканта, но испорчен и наш слух. Утончённый клавесин сменили на грубый рояль, а скрипачей его величества — на дикие и визгливые трубы и тромбоны. Но раз уж вокруг идёт такая деструкция чувств, сбережём хоть наши глаза. Человека, научившегося смотреть глазами Дюрера, Рафаэля, Ватто, могут отравлять ядом через его уши или сладкими пастилками, но никогда — через его очи!

Герцог позвонил и приказал вошедшему камердинеру:

— Папку отвезёте на квартиру мсье Листа. — Затем, обратившись к Адаму, продолжал: — А вот этот пустячок я приберёг для вас. — Герцог достал из одного ящика стола книжечку в кожаном переплёте. — Дневник. Записывайте в него всё, связанное с юношей. Однажды, когда сын вырастет, он с радостью будет читать ваши записи, которые увековечат его успехи и неудачи. А некоторые из них — судьбы неисповедимы, — ещё, чего доброго, войдут и в историю музыки.

26 сентября 1823 года

Счастливо добрались до Мюнхена. Анна очень измучена, даже спать не может. А с Цизи мне уже в первый день пришлось ходить по городу. Он неутомим. Мюнхен больше всего похож на Пешт. Неясно со днём концерта. Мошелес тоже здесь. И тоже ещё не назначил дату своего выступления. А потому нам нужно ждать. Было бы неудобно опередить его.

18 октября 1823 года

Вчера мы дали наш первый концерт, однако о нас здесь почти не знают, так что в зале было не слишком людно. Компенсировало присутствие славного короля и принцесс. Они сидели в почётной ложе. Хотя публики было мало, успех был шумным, и уже назначена дата второго концерта — 24 октября.

19 октября 1823 года

«Аугсбургер цайтунг» так пишет о Цизи:

«На сцене появился новый Моцарт», — идёт слух из Мюнхена. Говорят, что ребёнку всего лишь семь лет, но уже и сейчас он своими музыкальными способностями обращает на себя внимание ценителей музыки. На самом деле юному Ференцу Листу уже 11 лет, но в остальном слухи соответствуют действительности: новый Моцарт появился. Мальчик, исполняя Концерт Гуммеля си минор, играл с такой мягкостью, чистотой и силой, с такой глубиной чувств, наличие каковых даже самое смелое воображение не решилось бы предположить у ребёнка в столь юные годы. Мы прослушали недавно и концерты Гуммеля и Мошелеса, на которых исполнялась та же самая пьеса, и не побоимся признать, что маленький мальчик ничем не уступает двум великим мастерам. Но чудо даже не в этом, а в его импровизации на заданную тему…»

Я не устаю повторять Ференцу: журналисты всегда любят преувеличивать.

26 октября 1823 года

Двое коллег-музыкантов (братья Эбнеры) посетили нас сегодня и попросили Цизи принять участие в их скрипичном концерте. 13 данной финансовой ситуации это большая жертва с нашей стороны: ведь всю выручку придётся отдать братьям Эбнерам. Баварцы же народ прижимистый и очень удивляются, когда кто-то занимается благотворительностью. Так что слух о великодушном жесте Листов быстро распространился. Нас даже останавливали на улице, спрашивали: правда ли, что мы подарили коллегам Эбнерам весь сбор? Мы гордо отвечали: правда!