Чтоб услыхал хоть один человек - Рюноскэ Акутагава
Не только выдающиеся писатели, даже я временами испытываю душевную усталость от своего журналистского призвания.
«ДАНТЕ» МАСАМУНЭ ХАКУТЁ
Статья Масамунэ Хакутё о Данте превосходит всё написанное до него. По крайней мере, своей необычностью она, пожалуй, не уступает работам Кроче о Данте. Я с удовольствием прочёл её. Он почти совсем закрывает глаза на «красоту» Данте. Скорее всего, он делает это намеренно. А может быть, это получается у него непроизвольно. Покойный профессор Уэда Бин тоже был одним из исследователей Данте. Он даже переводил «Божественную комедию». Но, как видно из его рукописей, он не пользовался оригиналом на итальянском языке. Сделанные им заметки показывают, что он пользовался английским переводом Кери. Пользуясь переводом, говорить о «красоте» Данте смешно. (Кроме перевода Кери, другого я не читал.) Но всё же «красота» Данте, даже если читать только перевод Кери, так или иначе, чувствуется…
Далее, одной из целей «Божественной комедии» было стремление Данте на склоне лет оправдать себя. Обвинённый в растрате общественных денег и других преступлениях, он считал, безусловно, необходимым оправдаться, как бы сделали и мы. Однако достигнутый Данте Рай кажется мне немного скучным. Может быть, потому, что мы на самом деле бредём в Аду? А может быть, потому, что самому Данте удалось достичь лишь Чистилища?..
Мы не сверхчеловеки. Даже могучий Роден испытал нервное потрясение, когда изругали его знаменитый памятник Бальзаку. Такое же потрясение испытал, несомненно, и Данте, когда его изгнали из родины. Превращение после смерти в призрак и появление перед сыном в той или иной степени демонстрирует истинную сущность Данте, сущность, унаследованную его сыном. Данте, подобно Стриндбергу, выбрался с самого дна Ада. Ведь Чистилище «Божественной комедии» в чем-то близко радости избавления от болезни…
Но это лишь самый верхний слой понимания Данте. Масамунэ в своей статье пытается вскрыть его сущность. То, что в ней есть, – это ни тринадцатый век, ни Италия. Это мир, в котором живём мы. Покой, только покой – этого жаждал не один Данте. Его жаждал и Стриндберг. Я люблю смотреть на Данте без того душевного трепета, какой свойствен, скажем, Масамунэ. Масамунэ говорит, что Беатриче не женщина, а скорее небожительница. Но если, прочитав Данте, мы вдруг увидели бы перед собой Беатриче, то, несомненно, ужаснулись.
Пишу это и вспоминаю Гёте. Описанная им Фредерика прекрасна. Но профессор Боннского университета Нееке писал, что она была совсем не такой. Дютцер и другие идеалисты, разумеется, не верят в это. Более того, деревня Сесенхейм, где жила Фредерика, отличается от той, которую изобразил Гёте. Тик специально посетил эту деревню и заявил, что почувствовал «разочарование». То же можно сказать и о Беатриче Данте. И хотя его Беатриче ничего не говорит о настоящей Беатриче, она говорит о Данте. До последних лет своей жизни он мечтал о так называемой «вечной женщине». Но так называемая «вечная женщина» обитает только в Раю. Мало того – Рай полон «раскаяния в несовершенном». В адском же пламени обитает «раскаяние в совершенном».
Читая статью о Данте, я как бы ощущал скрытые железной маской глаза Масамунэ. Древние говорили: «Если не видеть твоих глаз, то и твоей печали не заметить». То же можно сказать и о глазах Масамунэ, но я боюсь, что глаза его искусственные.
ТИКАМАЦУ МОНДЗАЭМОН
После долгого перерыва я вместе с Танидзаки Дзюнъитиро и Сато Хауро побывал в театре кукол. Куклы прекраснее актёров. Особенно они красивы, когда неподвижны. Но кукловоды в чёрном немного неприятны. Фигуры, напоминающие их, можно увидеть на картинах Гойи, на заднем плане. Такое чувство, что и тебя гонят куда-то эти чёрные фигуры – твоя горестная судьба…
Но я хочу рассказать не о куклах, а о Тикамацу Мондзаэмоне. Я стал думать о нём, когда смотрел на Дзихэя и Кохару. Тикамацу, в противовес реалисту Сайкаку, называют идеалистом. Мировоззрение Тикамацу мне неизвестно. Возможно, Тикамацу, обращаясь к небу, сетовал на наше несовершенство. Возможно, он с опаской ждал наступления завтрашнего дня, видя, каков день сегодняшний. Сейчас дать точный ответ на это никто, безусловно, не в состоянии. Единственное, что я могу утверждать, посмотрев его драму, – Тикамацу не идеалист. Идеалист… как можно называть его идеалистом? Действительно, Сайкаку реалист в литературе. В своём мировоззрении он тоже реалист. (Во всяком случае, судя по его произведениям.) Правда, реалист в литературе совсем не обязательно должен быть реалистом и в своём мировоззрении. Автор «Мадам Бовари» был романтиком и в своём мировоззрении, и в литературе. Если романтизмом называть стремление к мечте, то и Тикамацу можно назвать романтиком. Но в то же время в определённом аспекте он – могучий реалист… Попытайтесь отделить Гандзиро от Каватин в «Кохару и Дзихэй» (ради этого стоит пойти в театр кукол). Если это сделать, то от пьесы ничего не останется. Его реалистическая драма проникнет в самые сокровенные тайники человеческой души. В ней есть, конечно, и лирические стихи, характерные для годов Гэнроку… Но если называть человека, способного создавать такие стихи, романтиком, то слова Вилье де Лиль-Адана можно считать полной правдой. Не идиот всегда становился романтиком.
Драматургические приёмы годов Гэнроку[25] были менее естественными, чем сегодня. Но зато значительно менее изощрёнными, чем драматургические приёмы после годов Гэнроку. Если отвлечься от всех этих приёмов, то Кохару и Дзихэй с точки зрения психологической обрисовки героев достаточно реалистичны. Тикамацу пристально рассматривает их чувственность и эгоизм. Обращает внимание и на нечто необычное в их характерах. Не злая воля Тахэя привела их к гибели, а добрая воля жены и отца Дзихэя принесла им страдания.
Тикамацу часто называют японским Шекспиром. В нем гораздо больше шекспировского, чем это принято считать. Во-первых, он, так же как Шекспир, почти всех превосходит по интеллекту. (Вспомните интеллект драматурга латинян Мольера.) Во-вторых, его драмы сплошь усыпаны блестящими пассажами. И наконец, даже в самую напряжённую драматическую канву вкраплены комедийные сцены. Глядя на нищего монаха в сцене у жаровни, я много раз вспоминал пир из великого «Макбета».
После исследований Такаямы Тёгю бытовая драма Тикамацу стала считаться значительно выше его исторических драм. Но и в своих исторических драмах Тикамацу не романтик. Этим он тоже сродни Шекспиру. Шекспир навсегда остановил свои часы в Риме. Тикамацу ещё больше,
