Возлюбленная террора - Татьяна Юрьевна Кравченко
Платон Михайлов, медлительный добродушный парень, пересел поближе к самому младшему «подпольщику», гимназисту Саше Ежову, взял его за руку и успокаивающе шепнул:
— Не надо бояться.
— А я и не боюсь, — Саша доверчиво посмотрел на Платона. В глазах у него действительно не было страха, только любопытстве. Все происходящее он воспринимал как игру. — Даже забавно, что это они…
— Прекратить шептаться! — прикрикнул на них пристав. — Молчать, если не хотите схлопотать по морде!
Впрочем, тон у пристава был буднично-равнодушным, и грозился он больше по обязанности.
— Офицер, здесь дамы, — насмешливо напомнил Юрий Шамурин. Эсер Шамурин занимался подпольной работой уже несколько лет, обыск для него — дело обычное и привычное, как и для пристава.
— Молчать! — повысил голос пристав. — Ты кто такой, чтобы мне указывать?
И пристав, и Шамурин хорошо знали свои роли — где прикрикнуть, где сбавить тон, где ядовито сострить, а где гордо смолчать. Сейчас полагалось прикрикнуть.
— Да как вы смеете! — вдруг взвилась из своего угла Маруся. — Как вы смеете грубить! Вы… Вы…
Шамурин от неожиданности даже вздрогнул и с удивлением взглянул на нее.
— Не кипятитесь, барышня, — насмешливо сказал пристав, почему-то вдруг сразу успокоившись, и тоже с интересом посмотрел на девушку. Марусино возмущение приятно разнообразило обычную монотонность обыска. — Не такое у вас сейчас положение, чтобы кипятиться.
Лицо Маруси пошло красными пятнами от гнева:
— Полицейская ищейка! — с ненавистью выдохнула она.
Женя метнула на сестру быстрый предостерегающий взгляд.
— Маруся! — Аня Авдеева, сидевшая рядом с ней, укоризненно покачала головой: — Не надо, Маруся.
Маруся же явно хотела еще что-то добавить, но под взглядами сестры и подруги сумела сдержаться.
Пристав раздумчиво поднял брови, словно решая, стоит ли опять рассердиться или нет, но потом, видно, решил не тратить эмоции на взъерошенную пигалицу.
После того обыска никого не арестовали. Жандармы ушли около двух ночи, потом разошлись и остальные, все, кроме Ани. Она осталась у Спиридоновых ночевать.
Аня Авдеева словно снова увидела перед собой разоренную комнату, спокойную Женю, пытающуюся кое-как прибраться, и нервно бегающую из угла в угол Марусю — лицо пылает, волосы растрепались, руки стиснуты на груди.
— А почему ты сейчас об этом вспомнила? — заинтересовалась вдруг Аня.
Маруся приподнялась на локте.
— Ты знаешь, я ведь тогда уж-жасно боялась. — Она даже зажмурилась, представив свой тогдашний страх. — Уж-жасно боялась, что нас сейчас арестуют и отправят в тюрьму. Поэтому и кричала, и кипятилась. Чтобы перебороть себя. Мне казалось, что тюрьма — это очень-очень страшно.
— А теперь? — спросила Аня.
Маруся улыбнулась почти торжествующе:
— А теперь вижу, что не очень. И в тюрьме можно жить.
Аня грустно покачала головой:
— Лучше бы не надо.
— Нет, — возбужденно продолжала Маруся. — Я теперь знаю, что смогу. Я все смогу, я вынесу, если надо будет, и тюрьму, и ссылку, и каторгу. Страшно только в первый раз…
Аня собралась было что-то сказать, но тут в камеру ворвались возвратившиеся с прогулки девушки. Едва дождавшись, пока за надзирательницей закроется дверь. Ванда достала из-за пазухи смятый листок:
— Смотрите, что я принесла! Мальчики наши какие молодцы, заявили протест! А мы что же, сидим здесь как клуши на насесте!
На листке было аккуратно выведено мелким красивым почерком:
Господину Прокурору
Тамбовского
Окружного Суда
ЗАЯВЛЕНИЕ
Мы окончательно отказываемся выносить дольше наше заключение. Мы не бесчувственные куклы, чтобы выносить все, чему вздумается кому-то нас подвергать. Достаточно было бы и того варварского насилия, которому нас подвергли при аресте. Но нет — очевидно, этим не удовлетворились. Наше заключение в тюрьме по своим условиям есть сплошное глумление над нашим человеческим достоинством. Право вредить здоровью и лишать жизни людей — право палача, но не тюремщика. Какими статьями закона оправдывается такое, например, условие тюремного заключения, как отсутствие коек или нар при асфальтовом поле? Ведь это постоянная угроза здоровью. Такие камеры, как наша, — это прямо морилка. Грязь, темнота, холод, сквозняки и сырость— и при этих условиях мы вынуждены были спать на полу, на тюфяках набитых гороховой соломой. Сырость доходит до того, что под тюфяками на асфальте образуются мокрые потные пятна. Все мы больны, но при этих скотских условиях даже лечение кажется насмешкой. Может быть, поморить более или менее долгий срок в таком варварском каземате самый удачный способ отделаться от людей, «опасных для спокойствия города» (выражение г. тов. прокурора).
Сегодня двенадцатый день нашего «морения» в такой тюрьме, а мы даже и не знаем, за что сидим. Мы настаиваем на своем освобождении и отказываемся принимать пищу, пока не получим удовлетворительного ответа на это вполне законное, при отсутствии материальных оснований к нашему заключению, желание.
Политические заключенные: А. Сперанский, В. Гроздов, А. Потапьев, Евг. Кудрявцев, И. Белов, И. Чемряев, П. Михайлов, М. В. Котрохов
5 апреля 1905 года, 11 часов дня
Прочитанное письмо вызвало у девушек в камере приступ энтузиазма.
— Вот так вот и надо! — прокомментировала Ванда. — Мне за нас просто стыдно.
— Хорошо, что ты предлагаешь? — сказала Анна.
— Написать нечто подобное!
Аня Гармиза тряхнула черными кудряшками:
— Уже писали… Не помогает!
Ванда решительно вздернула подбородок:
— Еще написать! Писать до бесконечности!
— Так уж прямо и до бесконечности? — не удержалась Авдеева от насмешки.
Вообще-то Ванда права, ребят нужно поддержать, но излишний Вандин энтузиазм Анне претил. Такая уж у этой Колендо натура: во всем хочет быть первой. А уж если дело хоть каким-то боком касается мужчин
