Как я стал собой. Воспоминания - Ирвин Ялом
Когда мы переехали? Видел ли я грузчиков, таскавших вещи? Каким было мое первое впечатление от этого дома? Какой была моя первая ночь там? Что насчет сильнейшего удовольствия от того, что я навеки распрощался с населенной тараканами жалкой халупой, со стыдом и грязью, нищетой и алкоголиками, спавшими прямо у нас в передней? Я наверняка испытал все эти чувства, но помню очень мало. Возможно, меня слишком занимали тревоги и заботы, вызванные переходом в девятый класс в новой школе и приобретением новых друзей.
Отношения между памятью и эмоциями извилисты: слишком мало или слишком много эмоций часто ослабляют память. Я действительно помню, как в восхищении бродил по нашему чистому дому и нашему чистому дворику. Наверное, я с гордостью приглашал к себе домой друзей; наверное, я ощущал больший покой, стал меньше бояться, лучше спать; но все это – лишь предположения. Отчетливее всего мне запомнилась из этого периода история, которую с гордостью пересказывала мать, – история покупки красного стола.
Она решила купить все новое и ничего не брать из нашей старой квартиры: ни мебель, ни постельное белье – ничего, за исключением своих кастрюль (которыми я пользуюсь по сей день). Должно быть, она тоже была сыта по горло нашим образом жизни, хотя никогда не разговаривала со мной о своих мечтах и чувствах. Зато мать не раз пересказывала мне историю этого стола.
После покупки дома она отправилась в универмаг Мейзора – популярный мебельный магазин, в котором отоваривались все ее подруги, – и за один-единственный день заказала там все необходимое для переезда в дом с тремя спальнями, включая ковры, мебель во все комнаты и на веранду и садовые кресла. Должно быть, это был огромный заказ, и как раз когда продавец подбивал итог, матери попался на глаза броский карточный стол в стиле необарокко с ярко-красной кожаной обивкой столешницы и четырьмя красными кожаными стульями в комплекте. Она велела продавцу добавить к заказу стол и стулья. Но продавец сказал, что этот набор уже продан и что, увы, к его большому сожалению, других таких нет – эта модель снята с производства. После чего мать приказала ему отменить весь заказ, подхватила свою сумочку и собралась уходить.
Возможно, она в самом деле была готова уйти. А может быть, и нет. Как бы то ни было, ее прием сработал. Продавец пошел на попятный, и вожделенный стол стал ее собственностью. Снимаю шляпу, мама, перед этим отважным блефом! Я немало играл в покер, но это был лучший блеф, о каком я когда-либо слышал. Меня забавляла мысль написать рассказ от лица семейства, которое этот стол не получило. В этой задумке определенно была изюминка: я рассказал бы эту историю с обеих точек зрения, описав, с одной стороны, великолепный блеф матери и ее триумф, а с другой – разочарование тех, других людей, лишившихся заказа.
Я не расстался с этим столом несмотря на все жалобы жены, что он не сочетается ни с чем другим в нашем доме. Хотя его эстетические недостатки очевидны даже мне, этот стол – вместилище воспоминаний о моих воскресных шахматных играх с отцом и дядьями, а потом с детьми и внуками.
В старших классах школы я играл в шахматной команде и с гордостью носил спортивный свитер, на котором красовалась большая шахматная фигура. Наша команда, состоявшая из пяти человек, соревновалась со всеми школьными командами Вашингтона. Я играл на первой доске и после выпускного года, который прошел для меня без единого поражения; я считал себя чемпионом Вашингтона среди юниоров. Но я так и не довел свою игру до более высокого уровня – отчасти из-за дяди Эйба, который только презрительно фыркал на идею домашних заготовок, особенно шахматных дебютов.
Помню, как он указывал на мою голову, объявляя, что я klug (умный) и должен использовать свою ясную яломовскую kopf (голову) и играть оригинально, чтобы сбивать с толку противника. Трудно было придумать более неудачный совет! Я перестал играть в шахматы, пока учился в колледже до поступления в медицинскую школу, но на следующий же день после зачисления попытал счастья в университетской шахматной команде. Играл на второй доске до конца семестра, а потом, когда начались занятия в школе, снова отказался от шахмат – до тех пор, пока не начал учить этой игре своих сыновей, Виктора и Рида. Они стали превосходными игроками.
Только в последние несколько лет я стал серьезнее относиться к шахматам: начал брать уроки игры у русского гроссмейстера и увидел, как растет мой интернет-рейтинг. Но, боюсь, это случилось слишком поздно: моя угасающая память – непобедимый противник.
Будь на то воля отца, мы бы, наверное, так и остались жить над магазином. Казалось, он был совершенно равнодушен к окружающей обстановке. Все, что он носил, покупала мать; она же говорила ему, что надеть, вплоть до галстука для нашего воскресного «выхода в свет».
У отца был хороший голос, и я любил слушать, как на семейных сборищах он поет песни на идише дуэтом с моей тетей Любой. Мать была равнодушна к музыке, и я ни разу не слышал, чтобы она спела хоть строчку, – должно быть, этот ген она передала и мне. Утром по воскресеньям мы с отцом почти всегда играли в шахматы за этим красным псевдобарочным столом, он ставил на фонограф песни на идише и подпевал им, пока мать не начинала кричать: «Genug, Barel, genug!» (Хватит, Бен, хватит!) И отец всегда повиновался.
В эти моменты я чувствовал особенно сильное разочарование в нем и от души желал, чтобы он хоть разок настоял на своем и возразил матери. Но этого ни разу не случилось.
Моя мать вкусно готовила, и я часто вспоминаю ее блюда. И по сей день я часто пытаюсь воспроизвести их, пользуясь ее тяжелыми алюминиевыми кастрюлями. Я очень привязан к этой посуде. Когда я в ней готовлю, еда получается вкуснее. Мои дети так и норовят прибрать ее к рукам, но я не отдаю.
Мать и отец автора перед своим домом на Блэгден-Террас
Когда мы переехали в новый дом, мать каждый день готовила ужин, потом садилась в машину и уезжала в магазин (дорога занимала двадцать минут), где проводила остаток дня и вечер. Я разогревал еду и ел в одиночестве за книгой. (Моя сестра Джин в то время уже начала учиться в Мэрилендском университете.) Отец приходил домой поесть
