Мерилин Мэнсон - Долгий, трудный путь из ада

Когда Тереза познакомила меня с ней год спустя, Нэнси сбросила пятьдесят фунтов и выглядела как "я -худа -и -я -хочу -от -платить -этому -миру -за -то -время -когда -я -была -толстой -и -имела -асексуальный -вид". Однажды я рассказал ей о своих идеях будущих шоу, и она настолько запала на них, что, никого толком не спросив, вошла в состав группы, словно клещ под слоновью кожу. Наши перформансы на сцене доходили до гротескного разврата. В первое время я держал ее на поводке на протяжении всего выступления, но потом она сказала, чтобы во время шоу я бил ее по лицу, и я начал это делать. Возможно, что-то заклинило в ее мозгу, но мне показалось, что Нэнси начала в меня втюриваться. Это было далеко не на пользу ее бойфренду Карлу, длинному студнеобразному парню с толстыми ляжками и женоподобной фигурой. Посколько мы с Нэнси продолжали разыгрывать на концертах все более откровенные сцены боли и господства, при этом ни разу не трахнувшись, я понимал, что в один прекрасный момент может лопнуть терпение и Карла, и Терезы, и всего общества. На одном из концертов во время песни "People Who Died" мы посадили Нэнси в клетку, и я со всей дури дернул за цепь, на которой ее держал. Цепь оторвалась и изо всех сил хлестнула меня поперек глаз, оставив огромный шрам. Всю вторую половину концерта я смотрел на окружающий мир сквозь красную пелену. Кстати, тогда же я заинтересовался опасностями и угрозами, которые могут приносить невинные на первый взгляд детские фильмы, книги и предметы типа металлических коробочек для ланча, которые, между прочим, были запрещены во Флориде из-за того, что дети часто лупили друг друга этими отнюдь не мягкими штуковинами. Во время исполнения песни "Lunchbox" я постоянно поджигал такую коробку, раздевался и танцевал вокруг нее, якобы вызывая демонов. Вскоре я попал в Нью-Йорк и там написал свою первую настоящую песню. Девица с экзотическим именем Азия, которую я встретил, когда она работала в Макдональдсе в Форт Лодердейле, проводила лето в Нью-Йорке и предложила слетать туда вместе с ней на уикенд. Так как с Терезой у нас тогда не клеилось, я согласился - в основном потому, что мне было по большому счету наплевать на Азию, а предстоящая халява выглядела довольно заманчиво. К тому же я надеялся найти там какой-нибудь пристойный лейбл для своей банды и прихватил с собой демо-ленту. Нам всегда не везло с демо, так как то, что записывал Скотт, было больше похоже на школьную индустриальную команду, а мне грезился более злой и откровенный панк-рок. Манхэттэн обернулся для меня разочарованием. Как оказалось, Азия гнала насчет своего возраста и работала в Макдональдсе по документам своей сестры, так как была еще слишком зеленой. Я был расстроен тем, что еще одна девка меня надурила, и смотался из ее аппартаментов при первой возможности. Блуждая по улицам, я был приятно удивлен, встретив пару клубных тусовщиков из Южной Флориды, которых звали Эндрью и Сьюзи. Выглядевшие стильно в клубах, при дневном свете и без грима они представляли довольно жалкое зрелище - два эксгумированных трупа лет на десять старше меня. В их комнате в отеле я обнаружил такую неизвестную для меня ранее вещь, как кабельное телевидение с общественным подключением. Я проводил часы, лазая по каналам и смотря проповеди Пэта Робертсона о грехах общества и предлагающего зрителям связываться с ним посредством кредитных карт. Тем временем на соседнем канале какой-то парень смазывал свой член вазелином и также просил связаться с ним тем же способом. Я схватил блокнот и стал писать следующее: "Деньги в лапе, член на экране, кто сказал, что Бог не знал срама?" Ухмыляясь, я представлял лицо Пэта Робертсона, читающего эти строки. "Примите Библию и честно укажите грешникам их место. Эх, чудесно, великолепно, как хорошо, когда представишь на лице своем дерьмо." Итак, "Cake And Sodomy" появилась на свет. До этого я написал порядком песен, но эта была больше, чем хорошая песня. Это был настоящий гимн лживой Америке с ее лживым Христианством. Если телевангелисты старались обрисовать мир в диких красках, то я дал им реальную возможность поплакать. Годы спустя они это сделали. Текст "Cake And Sodomy" все-таки попал к Пэту Робертсону, и он интерпретировал его в лучших традициях в своем Клубе 700. Когда я вернулся из Нью-Йорка, снова начались проблемы. Тереза не приехала встречать меня в аэропорт и не отвечала на мои звонки. Тогда я позвонил Карлу и Нэнси, поскольку они жили совсем близко от аэропорта. "Где, черт возьми, Тереза? - спросил я.- Я чертовски устал в Нью-Йорке, я торчу как идиот в аэропорту без цента в кармане, я хочу попасть домой и завалиться спать!" "Тереза ушла с Карлом," - сказала Нэнси, и ее холодный тон ясно говорил о ревности, которую я тоже почувствовал. Нэнси заехала за мной и отвезла домой. Когда мы добрались до моей пещеры, она зашла следом. Я хотел отправить ее обратно, но не стал этого делать, поскольку она выручила меня. Я рухнул в кровать, она рухнула на меня, запустила свой язык мне в глотку и заграбастала мой член. Я несколько ошалел, по большей части от нежелания быть кем-либо застуканным, но вдруг почувствовал, что мне настолько осточертела эта ежедневная мораль, что я уже не хочу ничему сопротивляться. Я позволил ей сделать мне минет, чего никогда не делала Тереза, однако от "продолжения банкета" отказался. Когда Тереза и Карл заявились наконец-то меня проведать, мы мирно сидели на кровати и пялились в телек. Карл машинально подошел к Нэнси и чмокнул ее в губы, которые совсем недавно были украшены миллионами частиц моей спермы. Я и не предполагал, что этот невинный сексуальный акт станет началом шестимесячного тотального готического беспредела.

7. Ненасытная рок-звезда

Понуждение по отношению к любви, доведенной до крайности, есть понуждение по отношению к смерти.

Маркиз де Сад

Место - Форт Лодердейл, Флорида. Дата - 4 июля 1990 года. Предмет - ладонь, протягивающая мне таблетку кислоты. Моя подружка Тереза ела эту дрянь и раньше. Шизофреничка Нэнси тоже. Я - никогда. Я держу таблетку во рту до тех пор, пока она не мне не надоедает, и мужественно глотаю. Я погружаюсь в воспоминания о первом концерте Marilyn Manson And The Spooky Kids, полагая, что моих собственных сил скорее всего хватит, чтобы сопротивляться действию чуждого элемента в моем организме. Эндрью и Сьюзи, парочка, подсунувшая мне эту гадость, загадочно улыбаются. Минуты проходят, но ничто не меняется. Я лежу в траве и фокусируюсь на окружающем пространстве, чтобы сразу заметить, если кислота начнет действовать. "Что ты чувствуешь?" - голос спускается с небес, и я вижу лицо Нэнси, наполовину скрытое ее черной шевелюрой. "Ничего," - отвечаю я, озираясь по сторонам, так как не хочу, чтобы нас засекла Тереза. "Мне надо с тобой поговорить," - настаивает она. "Чудесно." "Я начала понимать некоторые вещи. О нас. Я имею в виду, что не забочусь о том, что скажет или подумает Карл. Но нам нужно сказать им, что мы думаем друг о друге. Потому что я люблю тебя, и я думаю, что ты испытываешь то же самое, даже если еще сам не догадываешься об этом. Это не может продолжаться вечно. Я не хочу, чтобы это пересекалось с делами нашей команды." - нашей команды, замечательно! - "Мы будем стараться. Я имею ввиду, что любовь…" Когда она в очередной раз произнесла слово "любовь", ее лицо засияло, словно рекламный щит, пропагандирующий собственное притворство. Слово "любовь" словно повисло в воздухе, и это было очень забавно. Я понял, что отправляюсь в путешествие без единого шанса на возвращение. "Ты чувствуешь перемены?" - спрашиваю я. "Да, конечно," - страстно шепчет она, словно мы были на одной волне эмоций и состояния. Я очень хочу кого-нибудь, кто чувствовал бы то же, что и я, но, мой Бог, я не хочу, чтобы это была Нэнси. Я не хочу этого! Я встаю и начинаю искать Терезу. Я направляюсь в дом и понимаю, что потихоньку начинаю терять ориентацию на местности. Люди сидят кучками по углам комнат, улыбаются и зовут меня присоединиться к ним. Я продолжаю идти, и дом кажется мне бесконечным. Я прохожу около сотни комнат, хотя, возможно, это была одна и та же комната, потихоньку понимая, что моя подружка развлекается там, где меня сейчас нет. Я возвращаюсь на задний двор, но там почему-то темно и пусто. Я не уверен, насколько долго я был внутри. Я стою словно дурак и озираюсь по сторонам. Невообразимые картины возникают вокруг, словно нарисованные карандашом в воздухе, и исчезают секунду спустя. Я двигаюсь прямо сквозь них и понимаю, что идет дождь. Я чувствую, что дождь идет прямо сквозь меня, сквозь слои света, сквозь эманации моего тела. Нэнси нагоняет меня. Мы идем к подножию холма, к небольшому ручейку, протекающему там. Повсюду, куда падает мой взгляд, я вижу сотни серых жаб, прыгающих по камням и траве. Я давлю некоторых из них своими тяжелыми бутсами и с ужасом понимаю, что не хочу этого делать, не хочу убивать этих существ, у которых есть родители и дети и которые тоже хотят вернуться домой. Нэнси что-то говорит мне, и я притворяюсь. что внимательно ее слушаю. Но все, о чем я думаю сейчас - так это раздавленные жабы. Я понимаю, что это далеко не самая лучшая прогулка, потому что если бы это была нормальная прогулка, Тимоти Лири дал бы кучу объяснений в своих книгах. Я сижу на камне и пытаюсь взять себя в руки, стараясь убедить себя, что это наркотик думает за меня, что настоящий Мэрилин Мэнсон вернется в нужный момент. Или это и есть настоящий Мэрилин Мэнсон, а тот, другой, является его бледной копией? Мой разум крутится словно колесо вокруг моего сознания. Перед моим взором проплывает череда образов: ступени в мою комнату в Кэнтоне, Нэнси в клетке, карточки миссис Прайс, дальше - полисмен в баптистской шапочке, фотографии окровавленных влагалищ, исполосованная шрамами женщина, подвешенная на дыбе, толпа детей, разрывающих американский флаг. И, наконец, лицо, огромное и гротескное, желтое как у больного гепатитом. Его губы черны, а глаза окружены тонкими черными фигурами, похожими на нарисованные руна. Постепенно я понимаю, что это мое лицо. Мое лицо лежит на тумбочке рядом с моей кроватью. Я тянусь к нему и замечаю, что руки покрыты татуировками, которые я только собирался сделать, а лицо на самом деле - обложка пафосного журнала. Звонит телефон, и я снимаю трубку. Женский голос, представившийся как Трэйси, говорит, что видела журнал с моим изображением и это глубоко потрясло ее. Я пытаюсь что-то сказать, но она извиняется, что не может долго говорить и что она хочет увидеть меня сегодня вечером на большом концерте, о котором я раньше не слышал. Я отвечаю, что постараюсь не разочаровать ее, вешаю трубку и погружаюсь в сон.