Юрий Комарницкий - Старший камеры № 75

— Понял, — односложно ответил я.

— Хорошо, что понял, — бригадир по имени Амангул удовлетворенно махнул головой. — Вот твоя нара, верхняя, — указал мне на третью от входной двери двухъярусную койку.

Первую ночь в колонии я проспал удивительно крепким сном. Нервы требовали отдыха и наконец они его получили.

Пробуждение было вынужденным. По бараку ходили прапорщики, стучали по железным спинкам коек, стаскивали со спящих одеяла.

В связи с воскресным днем на работу не выводили. Бригадиры выстраивали заключенных по-бригадно, маленькими группами, вели в лагерную столовую на завтрак.

В барачного типа столовой, на металлическом подносе, лежали ломти черного хлеба по количеству людей в бригаде. Люди суетливо подходили к подносу, каждый хватал ломоть черного хлеба и быстро занимал место за длинным столом. Спешка, с которой все расхватывали хлеб, оказывается, имела под собой почву.

Последние, и я в том числе, оказались без хлеба. Мои попытки выяснить почему так получилось, закончились весьма своеобразно. Дежурный прапорщик, к которому я обратился с просьбой дать мне хлеб, выматерился и сказал:

— Ты чего людей баламутишь?! Еще раз подойдешь ко мне с такими заявками, посажу в карцер.

Ответ был исчерпывающим… Пришлось завтракать без хлеба. Потом я убедился, что это явление здесь было систематическим. Хлеб, да и не только хлеб, другие продукты бесследно исчезали.

«Баланда», то есть лагерная пища, на завтрак составляла жидкий суп, в котором сиротливо плавали непонятного происхождения шкурки, комочки, сгустки разной гадости. «Чай», желтую воду без сахара, по установившейся традиции заключенные пили в жилом помещении. Возле выхода, внутри барака, стоял трехведерный бак с подкрашенным кипятком. Чем подкрашивают воду, я так и не уяснил. После завтрака заключенные садились на койки возле своих тумбочек, доставали сэкономленный хлеб, густо посыпали солью и съедали, запивая кипятком. Что касается сахара, о вопросе, относящемся к получению и распределению этого продукта, можно было бы написать детективную историю. Кто-то когда-то в этой колонии решил и постановил, что для заключенного лучше получать не ежедневную порцию сахара, а один раз в месяц сразу получать количество в размере поллитровой кружки. Составлялся список очередности. Вели список бригадиры. Никто из рядовых членов бригады не знал, чья очередь следующая, и не видел этого списка.

Сахар постоянно исчезал, а те редчайшие случаи, когда простой заключенный его получал, происходили и заканчивались приблизительно так: к счастливчику подходил бригадир и несколько человек из приближенных пацанов.

— Ну че, Максимов, говоришь, глюкозу получил?

— Получил… первый раз за четыре месяца, — ссутулившись, отвечает несчастный Максимов.

Он уже знает, что за этим последует. Один из блатных фамильярно его обнимает и заводит речь:

— Короче, братишка, ты нам займи кружак глюкозы… Завтра наш кент на волю идет, нужно на проводы бак чая заварить.

Максимов знает, что отказать невозможно. Если он откажет, завтра на работе к нему начнутся придирки, а потом и избиения. По физиономии бригадира это сразу можно определить. Губы на широкоскулом лице ползут в улыбку, а в черных с желтизной глазах нескрываемая угроза. Максимов говорит, как и ожидается:

— Да я че, я ниче… берите, ребята…

Дрожащими руками он достает и развязывает заветный узелочек с сахаром и пересыпает в поставленную банку.

— Вот так, мужичок, — хлопает его «блатной» по плечу, — получим — сразу отдадим.

После так называемого второго завтрака из хлеба, соли и воды, вся колония выстраивается на плацу для подсчета заключенных. В центре квадрата стоит начальство. Начальник колонии — русский, начальник спецчасти — казах, замполит — еврей и офицеры-отрядники — в основном казахи.

Прапорщики бегают вдоль колонн, выравнивают, подравнивают, толкают, кричат. Начинается подсчет заключенных.

Мимо учетчика-табельщика из привилегированных заключенных, мимо начальства одна за другой проходят по пятеркам бригады и отряды. Снова и снова после пересчета кого-то недосчитываются… Процедура повторяется опять и опять.

Начальник колонии, русский, как правило, в колонии бывает редко. Молодой, невысокого роста, полный бонвиван, он, по всему видно, живет теплой жизнью гурмана-сластолюбца. Такие люди злыми не бывают, но и, занимая пост, пользы не приносят. Скорее всего способствуют процветанию беззакония в возглавляемом аппарате.

Здесь, в лагере, все это на лицо: толстый, здоровенный, с басмаческими замашками начальник по режиму гнул свою линию. Она сводилась к тому, чтобы карцеры всегда были полными. А когда переполненные камеры уже не вмещали людей, брошенных туда неизвестно за что, он являлся, мудрый, как мулла, всех торжественно освобождал, чтоб тут же начать все сначала.

Длинный, аскетичного вида, начальник спецчасти, был явным фанатиком. Узкое желтое лицо, немигающие глаза, тихий голос. Однажды я подслушал, как он разговаривал с психически больным заключенным.

— Гражданин начальник, — говорил явно невменяемый заключенный, — отпустите меня домой… меня дети зовут, просят купить мороженого и конфет… Я через два часа вернусь!..

Сквозь приоткрытую дверь я увидел, как начальник спецчасти достал ручку, блокнот и тихим гробовым голосом спросил:

— Называй адреса, фамилии тех, кто тебя зовет… Кто такие, говори!..

С такими людьми все было ясно. Но вот кто, когда, зачем доверил им судьбы пусть заключенных, но все же людей?

Я еще и еще раз повторяю, что в этой колонии в основном находился контингент не закоренелых уголовников, а пострадавших в семейных скандалах отцов семейств, шоферов-аварийщиков, пришедших из малолетних колоний на взрослый режим по возрасту бывших малолеток. Что касается настоящих уголовников, они здесь служили администрации. Занимали посты бригадиров, были членами СВП и СКО, фактически держали за горло и истязали остальной контингент. Что касается определения «общий режим», в уголовном мире хорошо известно, что колонии общего режима по содержанию гораздо хуже колоний строгого режима. Голод, холод, издевательство друг над другом, включая издевательство администрации, достигают здесь невиданных размеров.

Стояло воскресенье.

После тройного пересчета, когда начальство наконец уяс нило, сколько нас на самом деле, мы получили команду «вольно» и направились к своему бараку. Вошли в помещение и… Комната напоминала поле боя, или Помпею после извержения Везувия… Все было перевернуто вверх дном… На полу валялись матрасы, подушки, личные вещи. Койки в асимметричности составляли замысловатые узоры. Оказывается, во время утренней проверки прапорщики в нашем бараке делали обыск. Такие обыски, как правило, ничего не давали. Самодельные ножи, электрокипятильники, поделки никто не прятал, а водку и марихуану, кото рые поставляли те же прапорщики, блатные прятали надежно. Очень часто такие тайники оборудовались в кабинетах отрядных офицеров.