Екатерина Мишаненкова - Людмила Гурченко

Во-первых, это только в теории выглядит красиво — посвящать все свое время ребенку. Но на деле такое себе может позволить не то что не каждая женщина, а фактически одна на десятки тысяч. Потому что для этого необходима такая составляющая, как очень хорошо зарабатывающий муж, который может обеспечить высокий жизненный уровень для себя, жены и ребенка. А в идеале еще и для того, чтобы нанять кухарку и горничную — тогда жена сможет не отвлекаться на домашние дела и полностью посвятить себя воспитанию ребенка.

Вот только вряд ли для кого-то станет неожиданностью известие о том, что так живет даже не один процент населения, а сотая доля процента. Ну а всем остальным женщинам приходится самим работать, чтобы содержать себя и детей — совместно с мужем, а нередко и без него. Людмила Гурченко в эти сотые доли процента никогда не входила, а следовательно, все ее порывы круглосуточно быть рядом с дочерью рано или поздно завершались тем, что деньги кончались, и ей приходилось вновь мчаться их зарабатывать.

Впрочем, была и вторая причина. Людмила Гурченко никогда не была фанатичной мамашей, оберегающей ребенка от каждого дуновения ветерка. Она слишком хорошо помнила, как росла сама — в войну, в бомбежки, добывая себе еду у немцев. Помнила, как ждала мать неделями и не обижалась на нее за невнимание, потому что знала — та все делает ради нее. И вот оттуда, из военного детства, к ней пришло понимание, такое редкое для большинства родителей — что ребенка нельзя растить в тепличных условиях. Да, о нем надо заботиться, его надо любить, но над ним не надо кудахтать, он не цыпленок, а маленький человек.

Так Маша и росла — то с мамой, то без нее, учась быть самостоятельной и с самого детства общаясь со взрослыми почти на равных. Когда ей было скучно и одиноко, звонила маминым друзьям, ак ее возвращению никогда не забывала старательно составить отчет: где была, что сделала, что купила, кто звонил.

Но, конечно, самое лучшее время для них обеих наступало с приходом школьных каникул. Это время Маша, как и многие другие «театральные», «киношные» и «цирковые» дети, проводила с мамой. Ездила с ней на гастроли, сидела за кулисами во время выступлений, ночевала в гостиницах. Жизнь для ребенка нелегкая, но зато какая интересная. За одни такие каникулы можно повидать и узнать больше, чем многим людям удается увидеть за всю жизнь.

Но все же эта эстрадно-гастрольная жизнь не могла продолжаться вечно. Она требовала слишком много сил, как физических, так и душевных, а силы Людмилы Гурченко постепенно таяли. И не потому, что она была слабой, а потому что любые ресурсы ограничены. Безысходность наваливалась на нее словно тяжкий груз, и она уже почти не видела впереди просвета. Конечно, она не опускала рук, а продолжала делать попытки вырваться из заколдованного круга. Вот только с каждым разом такие попытки давались ей все тяжелее.

Пытаясь найти в жизни хоть какую-то стабильность, она вновь решила попробовать себя в театре и на этот раз пошла в Ленком, к Анатолию Эфросу. И поначалу все складывалось на редкость прекрасно! Ее товарищи из «Современника» согласились поддержать ее и поучаствовать в показе двух сцен из ее прежних спектаклей. Эфросу и комиссии театра ее исполнение очень понравилось, ее уже почти было взяли, но. судьба в последний момент нанесла решительный удар. Анатолия Эфроса сняли с должности главного режиссера Лейкома, и Людмила Гурченко вновь осталась не у дел.

В 1968 году ей показалось, что наконец-то в конце темного туннеля забрезжил свет. Ей удалось выступить перед комиссией, которая комплектовала группу солистов мюзик-холла для гастролей в Польше, Румынии и Болгарии. Она исполнила свою песню «Мария», и комиссия решила, что она подходит для этой поездки. Тем более что за границей еще помнили «Карнавальную ночь», и Людмила Гурченко там считалась звездой советского музыкального кино. Зарубежные зрители ведь ничего не знали о том, какой ее подвергли травле, и о том, что ей десять лет почти не давали сниматься. Они принимали ее как звезду, а ее «Мария», обработанная для исполнения с оркестром, имела неизменный успех даже без перевода.

В этой поездке она воспряла духом и, вернувшись, была готова к новому рывку. Кино для нее по-прежнему было почти недоступно, значит, оставался театр. И она сделала третью попытку — попробовала устроиться в Театр сатиры. Вот уж где вроде бы было ее место — вто время Театр сатиры ставил именно такие спектакли, в которых она могла бы заблистать — музыкальные, веселые, в меру эксцентричные. Но. на показе ее ошеломила ледяная враждебная тишина. Ни улыбки, ни одобрительного взгляда. Кто-то было засмеялся и тут же испуганно притих. Словно они заранее сговорились ее не брать. Так оно на самом деле и было. Уже спустя несколько лет, когда звезда Людмилы Гурченко вновь засияла на весь Советский Союз, кто-то с сожалением обмолвился ей, что на общем собрании театра действительно заранее было решено, что театру она не нужна. И на показе никто не осмелился высказать свое мнение, идущее вразрез с решением коллектива.

Глава 11

Любым человеческим силам рано или поздно приходит конец. У Людмилы Гурченко кризис наступил в 1969 году. Она уже давно сидела без работы. В кино о ней словно забыли, в театр ее не взяли, и даже в эстрадной деятельности перерыв слишком затянулся. Делать было нечего, казалось, все двери перед ней разом захлопнулись, а стучаться, рваться уже не было сил. Состояние у нее было на грани истерики, сама она о нем потом вспоминала:

«Ни одного звонка. Ну отзовитесь же кто-нибудь! Ну вспомните про меня! Мне еще до конца дня несколько часов! Ну позвоните, ну постучите, ну не забывайте, ну пожалуйста!» Но звонков не было, и ей уже казалось, что она постепенно сходит с ума от этого постоянного ожидания.

Не помогло даже то, что в это время ее родители как раз решили переехать из Харькова к ней, в Москву, и теперь было кому ее поддержать, было кому заботиться о Маше, но. Возможно, именно сейчас для Людмилы Гурченко так было только хуже. Она не могла остаться одна, не могла скрыть свои переживания, ей приходилось смотреть в глаза родителей, и от их сочувствия ей становилось еще тяжелее. А как отвечать на вопросы отца, почему ее не снимают? Как объяснить ему, чем она хуже других актрис? Она закрывалась в своей комнате или вовсе сбегала из дома и подолгу бесцельно бродила по улицам.

Но однажды все — наступил срыв, она почувствовала, что силы закончились и держаться она больше не может. И тогда она сделала то, чего не делала никогда прежде, — попросила о помощи.

Лет десять назад, еще в разгар своей славы после «Карнавальной ночи», Людмила Гурченко снимала комнату в доме, где жил Бернес. И однажды в подъезде появилась надпись мелом: Бернес + Гурченко = любовь! Она была в шоке — что это? Они с ним даже знакомы не были. Ну а Бернес, увидев это, только усмехнулся и сказал, что он бы плюса не поставил. Впрочем, при следующей встрече, когда они совместно репетировали песню для международного фестиваля, он присмотрелся к ней и при расставании сказал: «Знаешь, а ведь ты дура! С твоими данными ты можешь много. Ты хорошо слышишь — это редко. Много суеты, суеты много. Много дешевки. Харьковские штучки брось. Сразу тяжело, по себе знаю. Существуй шире, слушай мир. В мире живи. Понимаешь — в мире! Простись с шелухой. Дороже, дороже все, не мельчи. Скорее выбирайся на дорогу. Зеленая ты еще и дурная. Ну, рад с тобой познакомиться».