Николай Попель - Танки повернули на запад

Я только прилег на бурку, брошенную в углу поверх свежих еловых лап, как почувствовал боль, от которой потемнело в глазах. Сквозь полубеспамятство слышал спор двух врачей. Один говорил - острый аппендицит, другой - приступ печени. Вмешался Катуков:

- Прекратить прения. Что делать? Оба медика молчали.

- Надо бы эвакуировать, - неуверенно посоветовал один.

- На чем прикажете, коллега? - ехидно поинтересовался другой.

Мне было не до спора. Меня мало трогала истина, которой предстояло в нем родиться. Я закусил губы, чтобы не стонать, зажмурил глаза, ставшие вдруг горячими.

Боль не ослабевала. Балыков налил в бутылку кипяток и сунул ее мне под шинель. Потом он ушел куда-то и, вернувшись, доложил:

- Товарищ генерал, вот привел к вам... Я поднял отяжелевшие веки: около меня стояла девушка лет восемнадцати. Маленькая, непомерно толстая в полушубке и торчащих из-под него ватных брюках. Она склонила надо мной конопатое широконосое лицо и с полным пренебрежением к моему возрасту и званию приговаривала:

- Сейчас, миленочек, потерпи, родненький... Не спрашивая согласия, засучила мой правый рукав и, прежде чем я опомнился, вогнала повыше локтя иглу шприца. Игла торчала в руке долго. Девушка снова и снова наполняла шприц.

- Это Яшка-солдат,- шептал Балыков. - Так ее народ называет. Дар у нее врачебный, хоть образование сестринское...

"Яшка-солдат" не обращала на эти слова ни малейшего внимания. Она деловито занималась моей рукой и по-старушечьи повторяла:

- Теперь, миленочек, заснешь, а назавтра здоров будешь.

Как в воду глядела! Только проснулся я послезавтра. Долго не мог понять, где нахожусь, зачем под боком холодная бутыль с водой.

Потом услышал тихий голос.

- Ну вот, миленочек, жив-здоров. И вдруг совершенно неожиданно:

- Товарищ генерал, разрешите быть свободной, вернуться в свой батальон.

Я сразу все вспомнил, поднялся, чуть пошатываясь от непонятной слабости, подошел к "Яшке", вытянувшейся в струнку насколько позволяло ей громоздкое обмундирование:

- Спасибо вам.

Веснушки на строгом девичьем лице слились с пунцовым фоном. Она приложила ладошку к ушанке и деловито прошагала к двери.

Я подошел к окну, сбросил маскировавшую его плащ-палатку, открыл примерзшую форточку. В сером утреннем свете, залившем избу, растаял широкий оранжевый язык коптилки.

Метель наконец-то стихла. За окнами не спеша, устало шла пехота: молодые бойцы и старослужащие. Молодых можно было отличить по раздувшимся сидрам, по рукавицам, подложенным под непривычно впившиеся в плечи мешки.

Позади меня скрипнула дверь, кто-то грузно ступил на половицы. Я обернулся: посредине комнаты расстегивал полушубок Горелов.

- Как здоровье?

- Как на дороге? - вместо ответа спросил я. Мы присели к столу.

- Передовой отряд вышел к Андреаполю,- вздохнув, сказал Горелов.

Но я обрадовался и этому. Значит, дорожные мучения остались позади. От Андреаполя до Соблаго можно двигаться по налаженной коммуникации.

А Горелов, уже запахивая полушубок, продолжал:

- Я тут вам, Николай Кириллыч, летучку пригнал. В ней раскладушка укреплена. То, что для вас сейчас нужно. Мне Яшка-солдат специальное донесение прислала. А уж коль Яшка сказала, для всех закон...

В Андреаполе я нагнал Катукова.

- Как на том свете обстановочка? - пошутил он.

- При всех неприятностях предпочитаю этот.

- Тогда поехали к Хозину. Неприятности впереди. Генерал Хозин, прищурившись и склонив набок голову, окинул нас внимательным взглядом, неторопливо пожал руки:

- Где части?

Катуков звякнул застежкой "министерского" портфеля, извлек исписанный сверху донизу лист плотной бумаги:

- Вот, товарищ генерал.

Хозин внимательно прочитал список, поднял на нас глаза:

- Перечень солидный. А как бы в натуре всю мощь увидеть? На подходе? Вам предстоит этот громкий список превратить в реальную силу первой танковой армии. Объяснять сложность задачи, думаю, нет нужды. Вы, товарищ Попель, свяжитесь с членом Военного совета группы генералом Штыковым. И приступайте. Немедля приступайте. Позволю себе напомнить срок готовности - 17 февраля.

5

- Лучше всего, если ты тоже здесь поселишься,- гостеприимно предлагает генерал Штыков в первую же минуту нашего знакомства.- Связь сюда уже подана. Народу известно, где политначальство обитает...

Штыков сидит в красном углу под темноликой иконой. Длинный стол прикрыт исчерченными газетами. И сейчас, разговаривая со мной, он не перестает рисовать ромбики, поочередно заштриховывая их.

- Второй стол можно у того окна поставить. А спальня - вон за плащ-палаткой. Вторая постель ни к чему. Тут не понежишься. Один отдыхает, другой работает. Со всех точек зрения правильно.

Довод насчет кровати кажется мне особенно убедительным, и я соглашаюсь.

- Тогда лады, - хлопает Штыков ладонью по разрисованной газете и достает из груды бумаг карту. - Обстановочка любопытная. В Демянске давно прищучили немцев. Но пуповину откусить не сумели. С ноября прошлого года четыре раза наступали, а так и не перерезали, хоть сил бросили немало и людей уложили сказать страшно. Коридорчик узенький, соблазн пробить его велик. Вот и лупим в одно место. Упрямства хватает, а чего прочего, видимо, недостает... Дороги не налажены, станция снабжения не организована. Наступали по принципу "давай, давай!" Сейчас Ставка вмешалась, создала нашу группу, предложила разработать новый план операции. Мы с тобой перво-наперво за снабжение отвечаем.

После двухчасового разговора со Штыковым выхожу на улицу. Она начинается сразу за порогом комнаты, там, где когда-то были сени. Крыша свешивается над обломанными бревнами.

От белой легковой машины, остановившейся напротив, к нашему домику шагает высокий полковник с пухлыми добродушными губами, готовыми, кажется, в любую минуту радостно расползтись в улыбку.

Полковник подходит ко мне, здоровается:

- Хотелось бы видеть генерала Попеля.

- Я - Попель.

- Полковник Журавлев, начальник политотдела первой танковой армии.

Мы прогуливаемся по улице, беседуем, прощупываем друг друга. Я кошусь на пехотинские петлицы Журавлева. Он перехватывает мой взгляд:

- В танковых частях служить не приходилось. Но надеюсь освоить боевую технику.

Говорит он твердо, часто канцелярскими словами. Но точно и немногословно. Если бы не постоянная готовность к улыбке, Алексея Егоровича Журавлева при первой встрече можно было бы принять за сухаря. Однако чем дольше мы разговариваем, тем очевиднее для меня его нелицеприятная, не безразличная к людям прямота и живой интерес к делу.

- Где остановились?

- В восьми с половиной километрах к юго-западу.