На дне Одессы - Лазарь Осипович Кармен
СЛАДКО ПЕЛ СОЛОВУШКА
Сладко пел Яшка. Так сладко, что у Нади голова закружилась…
В воскресенье, убрав комнаты, сварив обед и перемыв потом посуду, Надя надела свое праздничное платье — зеленую юбку, красную с цветочками кофту — повязала голову шелковой косынкой с отпечатанным на ней портретом о. Иоанна Кронштадтского, натянула на руки серые замшевые перчатки, подаренные ей хозяйкой, взяла в руки красный зонтик и вышла за ворота.
У ворот, по случаю воскресенья, находились в сборе все няньки со двора с хозяйскими сопляками на руках и без оных. Все группировались вокруг дворничихи Елены — дамы весьма жалкой, крайне обиженной судьбой и слезливой, с треском лузгали семечки, рассказывали наперебой о своих господах-идолах, об их скопидомстве и тайных пороках, смеялись над прохожими и скверными словами ругали и пощипывали своих ерзающих сопляков.
— И когда на тебя черная немочь нападет, сука ты окаянная! — ругала своего сопляка злая, как овчарка, Дуня, называвшая его дома перед светлым ликом мамаши «лялечкой и котиком».
Надя поздоровалась с дворничихой, игравшей среди нянек роль авторитета, за руку, а остальным слегка кивнула головой.
— Какая ты нынче красавица, — сказала дворничиха Наде.
Надя зарделась.
Бедно одетые, грязные и некрасивые няньки посмотрели на нее с завистью. У Дуни от зависти в горле засел какой-то твердый ком и она чуть не задохнулась.
— Гулять собралась? — спросила покровительственно дворничиха.
— Да, Елена Сидоровна.
Надя ответила безо всякой рисовки. Но Дуня ехидно и довольно громко заметила:
— Ишь. Ломоты строит.
— Сама идешь или с кавалером? — продолжала расспросы любознательная дворничиха.
— С кавалером. Он должен сейчас быть.
— А он хто? Хвельфебель, примером сказать, писарь или приказчик?
— Артельщик. Он в банке служит.
Дуня сострила:
— Артельщик, только с другой стороны.
Няньки прыснули.
— Ну чего?! — накинулась на них дворничиха. — Завидно вам?!
— Вот еще! — воскликнула Дуня, вскинула плечами и дала хорошего леща своему сопляку.
— Должно быть, в сад пойдете. Театр смотреть будете, танцевать, сахарно-мороженно есть, пиво пить, — обратилась опять дворничиха к Наде.
— Да, в сад пойдем.
Дворничиха глубоко вздохнула, сложила на груди оголенные до локтей и красные-красные, как бурак, от многолетней стирки, руки, покачала головой и плаксиво протянула:
— Когда я молода була, я тоже гуляла у саду. А какие у меня тогда кавалеры були! Теперь я старая и никто не возьмет меня в сад. Связалась со своим Мазепой и пропадаю. Никакой тебе радости. Знаешь одну дворницкую, подъезд и прачешную.
Надя посмотрела на нее с сожалением и сказала ей в утешение:
— Дал бы Бог здоровья.
Дуня, желая показать, что образованный разговор всеми уважаемой дворничихи и Нади мало интересует ее, запела вполголоса:
Сара Бернарда
У саду Фаркатте
Там она гуляла
Зонтик потеряла.
— Елена! Елена! — выстрелил кто-то, как из пушки, из подъезда.
Это выстрелил Терентий, уважаемый супруг не менее уважаемой дворничихи, отвратительный пьянчужка, часто поколачивавший ее дубинкой, предназначенной совершенно для иных возвышенных целей, — для того, чтобы гнать со двора арфянок, шарманщиков и персиян с обезьянками.
Дворничиха возвела к ясному небу, яко Агарь в пустыне, глаза, воздела красные руки и завела свою шарманку:
— О, Господи! И чего я такой несчастной на свет уродилась?! Минуты дохнуть не дадут. Арестант и тот отдых имеет. Вот, люди добрые, смотрите, какой у меня муж. Не муж, а Мазепа. На минуту за ворота вышла. Что я — собака, что весь день в дворницкой сидеть должна?… Да ну тебя! Сейчас! Идол!
Но почтенная дама приостановилась. Она хотела посмотреть, кто подъезжает к воротам их дома.
Жжжжрррр!
К воротам с грохотом подкатили четыре дрожки и вытянулись вдоль обочины тротуара в ряд.
В первых дрожках сидел Яшка барон-бароном в светлом костюме. В петлице у него красовалась роза, на голове боком сидела широчайшая шляпа, а на носу — пенсне со шнурочком. На вторых дрожках, как в те времена, когда Яшка свежал, лежало на сиденье аккуратно сложенное вчетверо, легкое, цвета кофе с молоком пальто, на третьих — зонтик, а на четвертых сидел ученик его Клоп — тот самый, который принес Наде цветы и рахат-лукум.
На коленях у Клопа стояли носками вперед новые галоши Яшки и он грыз поминутно, утирая нос рукавом, яблоки.
Все четыре извозчика были навеселе. Яшка напоил их в трактире и рожи их поэтому цвели маками, а в глазах их светилась удаль и отвага.
Дрожки, в которых сидел Яшка, были новенькие, красивые. На спицах колес их, выкрашенных в пурпурную краску и точно выточенных из нежного коралла, и на крыльях, покрытых удивительным черным лаком, не было ни одной царапины. Как нельзя лучше гармонировала с ними молодая, рыжая лошадка, убранная крупными бумажными розами — одна сидела у нее на лбу, а две по бокам узды — она похожа была на картинку.
Надя, завидя Яшку, покраснела.
— Это не твой ли? — спросила ее дворничиха.
— Мой, — ответила не без гордости Надя.
— Вот так кавалер! Вот это я понимаю! — воскликнула дворничиха и звонко прищелкнула языком.
Яшка поднялся с сиденья, поправил пенсне и штопор, скромно выглянувший из-под шляпы, что-то сказал извозчику, на что последовал громовой ответ: «Слушаюсь! Так точно! Не извольте беспокоиться! Мы для вас, хоть рубашку с нас!», ловко соскочил с дрожек и медленной, легкой и грациозной походкой, стараясь ступать на носках лакированных ботинок, «по-балетному, значит», направился к воротам.
Дворничиха трижды откашлянулась и придала своему лицу приятное выражение, а няньки переглянулись в изумлении. Они не ожидали, что у Нади такой божественный кавалер.
«Какой кавалер, — думали они раньше, — может быть у Нади? Трубочист, квасник, „шестерка“».
У Дуни от зависти опять засел в горле твердый ком, и она излила свою зависть в новом леще, данном ею со всего размаху своему сопляку по тому многострадальному месту, откуда у бурсаков растут ноги.
В двух шагах от прелестных дам Яшка остановился, снял шляпу, выгнул в дугу позвоночник и проговорил, отчеканивая каждое слово:
— Надежде Антоновне Карасевой, мое вам нижайшее почтение. С воскресением.
Вслед за этим он приблизился к ней и протянул ей руку.
— И вас тоже с воскресеньем, — ответила Надя и вторично посмотрела торжествующе на сгорающих от злобы и зависти к ней нянек.
Они стояли с разинутыми ртами. А Дуня была черна, как смерть.
Произошла небольшая заминка. Яшка, в ожидании повода к приятному
