Барбизон. В отеле только девушки - Паулина Брен

«Барбизон» наводнили красотки. Знаменитая хостес «Уолдорф-Астории» Эльза Максвелл любила повторять, что может «представить вечер без дебютанток, но не без моделей Пауэрса, и чтобы не меньше шести» [41]. Поскольку от моделей требовалось быть хорошенькими блондинками, они в целом все были поразительно похожи, и репортеры светской хроники скоро прекратили попытки узнать, кто есть кто [42]. Просто писали: «Его видели с девушкой из агентства Пауэрса».

Это были никакие не супермодели [43]: это были работающие модели. Те самые девушки со страничек между журнальных статей, которые, как любил пояснять сам мистер Пауэрс, «пили твой любимый кофе, водили машину твоей мечты, демонстрировали тебе новую моду и учили тебя печь вафли». Посмотрев на девушек, которые приходили к нему в офис на Парк-авеню, он на глаз определял потенциальные способности продать что угодно: «от соболей для светских дам до макарон для хорошей домохозяйки». Средний рост моделей – 172–175 сантиметров и соблазнительные 90-60-90 – «„американские красавицы“ на длинном стебле»[9], как звал их иллюстратор Уильям Браун. И происходили они не из престижного Хэмптонса (хотя частенько оказывались там), но из Америки среднего класса.

В этом смысле случай Эвелин Эколс можно назвать типичным: прямой путь в «Барбизон» со Среднего Запада. Она всегда мечтала о Нью-Йорке [44], и в апреле 1936 года, в свой двадцать первый день рождения, она с лучшей подругой купила самые дешевые билеты на поезд, перевозивший автомобили; затолкав сумки под заднее сиденье, они мчались через ночь. По прибытии они первым делом сняли номер в «Барбизоне», потому что в нем «селились все незамужние девушки, приезжавшие в Нью-Йорк в тридцатые». После чего проспали весь день, пока наконец не осмелились выбраться на улицу, проходя мимо мужчин, «круглосуточно дежурящих у входа, точно хищные птицы». Первая остановка, разумеется, Таймс-сквер, после чего девушки отправились на Бродвей и 43-ю улицу. Оказавшись там, Эвелин обняла подругу и объявила, что никуда из Нью-Йорка не уедет.

Но для этого нужно было где-то работать. Ни моделью Пауэрса, ни «девушкой Гиббс» она не была, так что на стойке регистрации «Барбизона», где уже навидались «тех, кто решил, что нипочем не уедет из Нью-Йорка», Эвелин в руки сунули «Нью-Йорк Таймс», раскрытую на страничке объявлений о найме на работу. Годы Депрессии еще не прошли, но, к счастью, Эвелин отучилась в свое время на курсах медсестер и быстро нашла работу в частном родильном доме всего в шести кварталах от «Барбизона». Владельцем был врач-итальянец, который звал всех будущих матерей «Рози» [45]. Всякий день, когда Эвелин делала обход, она слышала доносившийся отовсюду в родильной палате неотступный напев, точно заевшую пластинку: «Тужься, Рози, тужься!» В свои выходные Эвелин – подруга давно уехала обратно без нее – общалась с моделями-соседками. Они звали себя цветастыми именами – не теми, какими звались в городишках, из которых приехали: Далсет Тоун, Чу-Чу Джонсон, Дориана Ли и Хани Чайлд Уайлдер. Они отвели Эвелин к стилистам для обязательной смены имиджа: укротить светлые волосы и накрасить круглые и блестящие, как у птички, глаза, а после сопроводили на Седьмую авеню, в портновский квартал, где можно было купить себе дизайнерские вещи по оптовой цене. Однажды, направляясь в кинотеатр, ее подруги зашли по пути в агентство Пауэрса за новой работой. Пока Эвелин ждала на улице, к ней подошел мужчина и принялся внимательно ее рассматривать. «Давно я не видел столь живого воплощения Среднего Запада!» – воскликнул мистер Пауэрс и объявил, что Эвелин как никто подходит для каталога «Монтгомери Уорд» [46].

Эвелин пробыла моделью Пауэрса недолго, а вот Селеста Гин, также жившая в «Барбизоне», подошла к карьере серьезно. Титул «самой универсальной модели» она получила не зря [47], и список того, чему служило рекламой ее лицо, тело или даже какая-то его часть, внушает уважение: сигареты «Кэмел», «Олд Голд» и «Честерфильд» (она курила только последние); обувь «Крип-пендорф Фут Реет», Американский резинотрест, «Бьюик», майонез «Хеллмане», «Ля целлофан», сироп «Лог Кэбин», «Тексако», «Паккард», аспирин «Байер», детское питание «Бич-Нат», матрасы «Симмонс Бьютитрест», чистящий порошок «Бон Ами», консервы «Спэм» и слабительное «Кастория» (к последнему она не прикасалась). Мистер Пауэрс удостоил ее высочайшего комплимента: «Она – олицетворение типичной американки!» «Нью-Йоркер» пояснил: «У нее не та красота, от которой захватывает дух и которая заставляет мальчишек свистеть ей вслед, но она – определенно привлекательная девушка с нежными, тонкими чертами лица и уверенностью в себе».

Селесту это вполне устраивало. Родом из Кливленда, Огайо, она окончила восьмимесячные курсы секретарей и устроилась на работу в компанию «Шервин-Уильямс», которая продавала краски. Однажды в 1934 году она отправилась в фотоателье, чтобы сделать фотокарточку, послать матери, и фотограф предложил найти ей место в рекламе «Дженерал электрик», которую ему заказали. Место нашлось, и Селесте заплатили пять долларов за то, что она держала в руках лампочку «Мазда». Подпись к снимку гласила: «Соглашайтесь на лучшее!» Она решила, что побыла моделью – и хватит, но нью-йоркские рекламные агентства, увидев фото Селесты с лампочкой в руках, заявили, что она им нужна. Пауэрс вызов принял, нашел ее в Кливленде и год писал умоляющие письма, которые она старательно игнорировала, подозревая, что он вовлекает молодых белых женщин в торговлю своим телом. В определенном смысле так оно и было.

Но осенью 1935 года, после года непрестанных просьб мистера Пауэрса, она решила-таки приехать в Нью-Йорк и встретиться с ним. К тому моменту Селеста, девушка весьма деловая, заставила его обещать, что если ее модельная карьера не задастся, он даст ей работу секретаря в своем агентстве. Она приехала в Нью-Йорк, прошла его проверку, поселилась в «Барбизоне», но все равно не оставила подозрений. Когда подоспел ее первый заказ на позирование, она попросила одну из соседок-приятельниц по «Барбизону» позвонить в полицию, если она не вернется к определенному времени. И даже зашла дальше, сообщив фотографу, что ее подруга в «Барбизоне» предупреждена и в случае чего сообщит куда надо, отчего тот так занервничал, что едва мог держать камеру ровно. Но скоро Селеста поняла, что в тридцатых у всех на уме одно: заработать денег. И она – не исключение. Столь невнятное начало карьеры не помешало ей вскоре зарабатывать 35 долларов в неделю; за комнату в «Барбизоне» она платила одиннадцать, а на оставшиеся могла вполне достойно жить и даже откладывать немного.

Как любая нью-йоркская модель, Селеста носила с собой черную шляпную коробку, в которой была косметика, заколки и прочее, что могло понадобиться модели, поскольку краситься и причесываться она должна была сама. Если это была коробка от