Религиозные мотивы в русской поэзии - Борис Николаевич Ширяев
Полную ясность в религиозное мышление русских символистов внес, да и то лишь под конец своей жизни, идеолог и теоретик этого поэтического течения Вячеслав Иванович Иванов.
Полна чудес и закончена чудесным просветлением жизнь этого замечательного человека[94]. В молодости В. Иванов жадно и безудержно поглощает знания. Он, отмеченный своим знаменитым учителем Моммзеном, историк, археолог, теоретик филологии и лингвист, переводчик Эсхила, потом поэт, литературный критик, автор ряда глубоких философских статей по искусству, в которых он пытается примирить Ницше, Диониса и Христа. В течении символистов ему принадлежит место метра и теоретика этой поэтической школы. Литературные беседы на «Башне» – так называлась квартира В. Иванова в Петербурге – привлекали туда чуть ли не всех выдающихся в области искусства, литературы и философии людей столицы и прочесть свои стихи на «Башне» В. Иванова означало для поэтов вступление на российский Парнасе. К этому были основания. В.И. Иванов действительно обладал не только тонким литературным вкусом, но и поэтическим чутьем, позволившим ему, например, почувствовать в первом стихотворении скромной девицы Горенко – будущую Анну Ахматову.
Но в религиозном мышлении поэта-философа В. Иванова в те годы его жизни царил бурный хаос, полный исканий, метаний и тоски, что свойственно большинству русских поэтов-символистов. Ведь пытался же Д.С. Мережковский примирить Христа и Антихриста, а другой символист, меньшего калибра, Федор Сологуб докатился до того, что самого себя объявил сыном Сатаны, и лишь к концу жизни, испытав тяжкие удары революции, отрекся от былых богохульств, от всего написанного им, и в последнем своем чисто молитвенном стихотворении просил Христа:
У Тебя, Милосердного Бога,
Много славы и света и сил.
Дай мне жизни земной хоть немного,
Чтоб я новые песни сложил[95].
Вячеслав Иванов избег подобной трагедии. Духовное просветление пришло к нему задолго до конца его дней, и он смог, переселившись в начале двадцатых годов из советской России в Рим и приняв там католичество, резко изменить свою творческую направленность. О жизни своей души в прошлом он писал, как о «пути в Эммаус».
День третий рдяные ветрила
К закатным пристаням понес…
В душе – Голгофа и могила,
И спор, и смута и вопрос…
И беспощадная коварно
Везде стоит на страже Ночь, —
А солнце тонет лучезарно,
Ее не в силах превозмочь…
И неизбежное зияет,
И сердце душит узкий гроб,
И где-то белое сияет
Над мраком зол, над морем злоб.
И женщин белых восклицанья
В бреду благовестят – про что?
Но с помованьем отрицанья,
Качая мглой, встает Ничто…
И Кто-то, странный, по дороге
К нам пристает и говорит
О жертвенном, о мертвом Боге
И сердце – дышит и горит[96].
Но духовное просветление свершилось и новый творческий путь поэта В. Иванова лег от Дионисовых оргий к Тайной Вечере, от руин античного языческого Рима к тихой святости древнего Радонежа.
Мария, Дева Мать! Ты любишь этих гор
Пещеры и ключи, и пастбища над бором,
И дани роз Твоих от пастырей, чьим взорам
Являешься, надев их бедных дев убор.
Пречистая, внемли! Не с ангельским собором,
Клубящим по небу Твой звездный омофор,
Когда за всенощной Тебя величит хор, —
Владычицей Земли предстань родным просторам.
Полей, исхоженных Христом, в годину кар
Стена незримая, Ты, в пламени пожаров
Неопалимая гнала толпы татар.
К струям святых озер с крутых лесистых яров
Сойди, влача лазурь, – столь нежной тайны дар
И древлий Радонеж и девий помнит Саров![97]
Восприятие истины Вселенской Церкви не только не повернуло лицом поэта Вячеслава Иванова всецело к латино-германскому Западу, но наоборот, он, преклонявшийся до того перед культурой языческого Запада именно в этот период его жизни и устремил свой духовный взор к религиозным ценностям родного ему по крови русского христианства. Компасом к этому был для него Владимир Соловьев и его слова, произнесенные на смертном одре «Трудна работа Господня», ставит В. Иванов эпиграфом к своему стиху о Святой Горе.
Стих о святой горе
«Трудна работа господня» Ты святися, наша мати – Земля Святорусская!
На твоем ли просторе великом,
На твоем ли раздолье широком,
Что промеж Студеного моря и Теплого,
За теми лесами высокими,
За теми озерами глубокими,
Стоит гора до поднебесья.
Уж и к той ли горе дороги неезжены,
И тропы к горе неторены,
А и конному пути заказаны,
И пешему заповеданы;
А и Господь ли кому те пути открыл —
И того следы не слежены.
Как на той на горе светловерхой
Труждаются святые угодники,
Подвизаются верные подвижники,
Ставят церковь соборную богомольную;
А числом угодники не числены,
Честным именем подвижники не явлены,
Не явлены – не изглаголены.
И строючи ту церковь нагорную
Те ли угодники Божии, подвижники,
Что сами творят, не видят, не ведают,
Незримое зиждут благолепие.
А и камение тешут – оно болеется,
А и камение складывают – оно не видится.
А и стены ль кладут, аль подстепие,
Аль столпы ставят опорные,
Аль своды сводят светлосенные,
Али главы кроют зарные, червонные,
Аль чесные пишут образы со писания, —
И то угодники ведают, не видючи,
И того мы, люди, не ведаем.
Как приходит на гору Царица Небесная,
Ей взропщутся угодники все, всплачутся:
«Гой ecи Ты, Матерь Пречистая!
Мы почто, почто труждаемся, подвизаемся
Зодчеством, красным художеством
В терпении и во уповании,
А что творим – не видим, не ведаем,
Незримое зиждим благолепие.
Ты яви миру церковь невиданную?
Ты яви миру церковь заповеданную».
Им возговорит Царица Небесная:
«Уж вы Богу присные угодники,
А миру вы славные
