Алексей Балабанов. Встать за брата… Предать брата… - Геннадий Владимирович Старостенко
Хотя чего уж не понять-то, ведь мораль у него ясная: он против несвобод любого рода… Он за гуманизм, за добро в человеке – пусть и с большого перепугу, вроде как с бодуна… Говорят, творческий метод такой… Да мы его знаем – по-любому гуманист. Да и стал бы другой кто Кафку снимать?
Так и во мне еще были живы отголоски доверия к Алексею Балабанову, а тема той грязной войны на Кавказе настолько волновала меня как публициста, что, не думая долго, поспешил на премьерный показ его фильма «Война». Ведь и весь левый фронт в СМИ встретил те первые события в Чечне в 1994–1995-м как вторжение. И первые публикации, скажем, в «Советской России» были именно об этом. Представьте себе. А я и оставался леваком, и в прохановских газетах выступал, и в «Советской России» печатался – и даже поработал, хотя бы и недолго – изгнали за малую попытку независимого суждения. И тройка генералов с героем Афгана Громовым во главе отказалась лезть в республику тогда. Отказали Ельцину и Паше Мерседесу.
И война та пригодилась, как всякая вороватая диктатура держит для себя подобные заготовки на случай предотвращения полной утраты контроля. Об этом еще у Платона в «Государстве» хорошо сказано. Неслучайно ее запустили почти сразу после расстрела парламента.
Ни грана истинного патриотизма у Ельцина за душой не было. (Тоже, думал я, свердловчанина, с кем, несомненно, в семье Балабановых были лично знакомы. И отец вес имел в творческой среде городской, и мать Инга Александровна, доктор наук, депутат съезда КПСС, командовала крупной медструктурой. Думал – и не знал, что тут все куда значимей было-то…) А вот запойный фейковый был, его стране и навязали. Мнимо независимый и самостийный, Беспалый был марионеткой в руках окружения, короля делала свита. Сменивший его преемник стал оперативно разбираться с «семибанкирщиной» и на какое-то время утвердил русских людей во мнении, что демократия как народное самоуправление, а не фиговый листок на срамном месте у тирана, в России все же возможна. Искусства тоже должны рубануть свою правду о трагедиях преступного десятилетия, и кино – главнейшую.
Кажется, сунул под нос билетершам какую-то журналистскую свою «ксиву» – сработало. Кино «Война» смотрел с упоением – пусть и с угасающим. Леха рассказывал свою полупридуманную историю с похищенными англичанами, пугал зрителя ужасами войны, показывая, как русским пленным режут горло, снимал снизу марсов грохот вертолетного ротора и даже представил другую правду устами главаря боевиков… Показалось – с подспудной ссылкой и на лермонтовского «Исмаил-бея»: Он пленников дрожащих приводил, И уверял их в дружбе, и шутил, И головы рубил им для забавы…
А я, уже критично, если не сказать ревниво, ждал всей правды от него. Хотя уже и знал, что он мастер скорого кино, ему интересней простой рассказ и крупный план. И на большие формы, требующие сверхусилий и времени, объемных ракурсов, могучих планов и вместе тщательной выверенности и шлифовки, никогда не растрачивается.
Да почему же и нет, если знаешь, что всего все равно не охватить? Но впечатление осталось – и в целом довольно позитивное. И герой Чадова был правдив. В «кине» этом (так и Балабанов молодой любил это слово склонять), как мне показалось тогда, не было никакого идейного провластного посыла, никакого ура-патриотизма, что само по себе было хорошо. Там не было ничего от заводных кукол останкинского агитпропа, и слава богу.
Спустя много лет, посмотрев фильм повторно, понял, что все же было. Хватало и этого, хоть и подавалось оно не в лоб. Многие ходы и кадры замешивались на мести. Как не знать было Лешке, что это основа драмы, особенно в кино. «Антиколониального», как в «Реке», с пиететом к малым народам, уже не было. Объективно Чечня предстала жестокой и даже трусоватой. Все же в подсознание с экрана проецировался эмоциональный заряд, близкий к нашему нынешнему, к «имперскому номер пять», если по Проханову… даже с экивоками в сторону сомнительной нашей судебной системы…
Я подошел к нему, когда он уже выговорился на камеры и диктофоны и собирался уходить. Он опирался на клюшку, о случившейся на Севере беде на съемках «Реки» я не знал. Кто-то из знакомых незадолго до этого рассказывал, что Балабанов будто бы с Мазуром куда-то гнали в машине Кирилла и перевернулись. Испорченный телефон, все переврали. Вряд ли такое могло случиться с ним повторно, но именно этому я тогда и приписал его хромоту. А еще умудрился накрутить на впечатление от встречи элемент комизма. Вот идиоты – напились, поди, старые дружки и поломались в кювете.
Хотел ли я восстановить отношения? Не уверен. Мое прежнее знакомство с ним нисколько не льстило – да и статуса «культового» в массах он еще не обрел, только подступался к нему. Мне просто захотелось посмотреть на него – в чем изменился, какой он теперь… Если не считать интереса к его кино про ту войну неправедную, с генералами грачевыми и эмилями паиными как советниками по этническим вопросам. Войну, что пробудила демонизм, какого Россия давно уже не помнила.
И еще я взял неверный тон. Словно пытаясь сделать вид, что наши с ним отношения не прерывались, что у нас все так же приятельски запросто, как и в студенческое время. А старые огорчения не в счет.
Воспроизводить тот недолгий диалог в прямой речи не буду. Это не было беседой старых друзей. Как он не был готов обрадоваться нашей встрече, так и я – обидеться в ответ. Боюсь ошибиться в словах, тем паче память у меня вполне рядовая. Я похвалил его фильм «Война», ничего не сказав о других. Он слабо поинтересовался, чем я занят. Рядом стоял круглощекий дядечка с глазами навыкате, то ли солидный с виду, то ли просто выкачены от грузности. Он что-то предлагал Балабанову. (Я вклинился в их разговор, пообещав, что отвлеку лишь на минутку. Дядечка бы мне не уступил –
