Екатерина Рождественская - Жили-были, ели-пили. Семейные истории

Лепешки

Главным Лидкиным коронным блюдом были, конечно, лепешки. И блинчики. Она всегда с тестом разговаривала, что-то ворковала, чему-то улыбалась и месила, месила, месила…

Ее лепешки из дрожжевого теста, жаренные в масле, проходили какую-то свою жизнь в Лидкиных руках. У них было рождение и апофеоз – зачем называть смертью высшее из наслаждений, хоть и грех?

Она долго сеяла муку, потом взбивала руками, мяла, вымешивала, шлепала, гладила, била, швыряла, уговаривала тесто, пока оно, наконец, напитавшись кислородом, надышавшись, так сказать, став гладким и очень приятным на ощупь и «трогательным», как я его называла, не опускалось на дно огромной кастрюли, закрывалось льняным влажным полотенцем и ставилось недалеко от плиты в уютное теплое местечко.

«Все, полежи здесь», – просила его бабушка и потом несколько раз еще подходила к кастрюле и заглядывала под полотенце. «Ну как ты там? – каждый раз спрашивала она тесто, ставшее к этому времени уже почти родственником. Тесто, вероятно, что-то отвечало, вздыхало и начинало увеличиваться на глазах. Когда полотенце поднималось грибом над кастрюлей, выдавливаемое тестом, бабушка отлепляла его ото льна и радовалась объему: «Ну вот, это совсем другое дело! Ну что, пошли?»

«Пошли», – видимо, отвечало тесто, и они вдвоем отправлялись к заранее приготовленной огромной доске, щедро посыпанной мукой.

Немножко придать формы, припудрить и нарезать на колобки – пусть теперь подходят по одному, у каждого ведь начиналась своя особая жизнь с известным торжественным концом: ахами, охами, причмокиванием и облизыванием пальцев, но это еще впереди, подождем! Они еще не настоящие лепешки, но скоро, очень скоро ими станут! Теми самыми! Поэтому сказка про Колобок понятна мне с самого раннего детства, как никому другому: «Колобок, колобок, я тебя съем!» А как иначе-то?

Колобки, чуть помятые, снова вымешанные и сдобренные мукой, лежали теперь гордо, шеренгами, совершенно не соприкасаясь, а даже несколько поодаль друг от друга – ведь снова надо полежать, отдохнуть, подняться, превратиться из подростковой лепешки во взрослую, объемистую и, главное, не прилипнуть друг к другу – это просто неприлично и недопустимо! И снова под влажное полотенчико, снова ждем. Я, правда, тыкаю иногда пальцем в тот, что с краю, не могу удержаться, очень уж приятно, и смотрю, как глубокий след от моего тоненького детского пальчика исчезает, колобок снова приобретает изначальную форму и его уже не отличишь от других. Главное, чтоб никто не заметил – тесто не любит, когда его тревожат. Снова ждем, снова время.

Когда гости, наконец, за столом и пошли в ход всякие бочковые селедки, вымоченные в молоке, губернаторская икра под замороженную водочку и бородинский хлеб, салат из красного лука, разных помидоров и оливкового масла цвета тыквенных семечек, только что открытые мамины любимые рижские шпроты, капуста провансаль, заквашенная ровно три дня назад – ни больше, ни меньше, – и другие закуски, припрятанные к празднику или купленные случайно, – вот тогда самое время начинать жарить лепешки!

Бабушка торжественно скидывает с голеньких упругих колобков полотенце, будто все они вместе идут главным лотом на аукционе – и начитается действо.

Сковородка раскаляется, на вилку гордо натыкается полсырой картошки, которую бабушка каждый раз обмакивает в подсолнечное масло и смазывает чугун. Сковородки тоже особые – старинные, тяжелые, привезенные еще из Саратова. Их никак нельзя было мыть, а только вытирать дочиста белой бумагой, чтобы видеть, когда вся гарь исчезнет. Потом Лидка мнет в руках каждый колобок, расправляет его, чтоб он превратился в лепешечку. Что-то приговаривает, протыкает каждую несколько раз насквозь вилкой, чтоб лепешка не вздувалась над сковородкой от радости, а была б приличного вида в палец толщиной. И жарит до корочки. И переворачивает почему-то руками, не используя ни вилки, ни лопатки. Меня это всегда пугало и восхищало, такие отношения с огнем, раскаленными сковородами и шкворчащим маслом! Ну не помню я, чтоб бабушка когда-то сильно обжигалась или ходила с забинтованными от готовки пальцами. Не было такого на моей памяти! Наверное, какая-то магия!

Так вот, кладет она ее, родимую, на жаркую сковородку, а та шипит, пускает пузыри из теста, еще сильней прихватывается, какие-то места свои приподнимает, какие-то, наоборот, прижимает к металлу и получается обязательно уникальной, в смысле ни на какие другие не похожей. Можно показать на нее и сказать: «Это моя!» И ее ни с какой другой не спутаешь!

Как лепешка обжарилась, бабушка плюхает ее на зеленую кузнецовскую тарелку и умасливает ее в прямом смысле этого слова так, что с нее, горячей, течет! А сверху еще лепешка и еще, и еще…

– Лииидкааа, мы уже не можем ждать! – кричат от стола гости, и Лидка подхватывает высоченную стопку из лепешек и спешит в народ. Через минуту возвращается к плите с пустым Кузнецовым – лепешки расхватаны и частично уже проглочены. Вот такой бесславный – а может, и славный у них конец!

А бабушка торжественно вздымает еще одно полотенце с еще одного противня и берется за жарку новой порции наших уникальных лепешек!

Для дрожжевых лепешек понадобятся:

3 стакана муки,

0,5 ч.л. сухих дрожжей,

1,5 ч.л. морской соли,

1 ст.л. сахара,

1,5–1,75 стакана теплой воды,

2 ст.л. оливкового масла.

Замесить тесто, дать ему пару раз подняться, разделать на колобки, жарить в масле на сковородке (одна лепешка на небольшую сковородку). Готовые лепешки смазать сливочным маслом, чуть посолить.

P.S. Тесто надо любить и с ним разговаривать.

Сухой, официальный рецепт. А сколько удовольствия!

Подвал на Воровского

Около входа в подвал на улице Воровского

Папа с Василием Аксеновым. 60-е

Народ в нашей маленькой подвальной комнате был тогда, в середине 50-х, почти каждый вечер – ведь очень удобно заскочить по-приятельски после ресторана ЦДЛ. Мы жили почти в ресторане, ну, в двух шагах, во дворе Союза писателей на улице Воровского, и иногда к нам захаживали то Михаил Светлов, то Смеляков или Луконин, Луговской, Долматовский, Матусовский или еще кто-то из великих. Но чаще, конечно, приходили однокурсники, недопившие и совсем безденежные. Тем более что папа редактировал тогда журнал «День поэзии» и ему поэты несли свои стихи.

У Луговского был давний роман с Лидкой: он приходил часто, а в мае, видимо, когда произошло начало их отношений, возникал торжественно, с цветами и каждый раз что-то Лидке шептал. Та вздыхала, ставила цветы в высокую хрустальную вазу на ножке и шла жарить блинчики. После ужина они садились на лавочку во дворике Союза писателей под китайскими яблонями и долго о чем-то разговаривали. А я ездила вокруг них на трехколесном велосипеде. И не знала, конечно, кто такой Луговской.