Владимир Гурко - Царь и царица
– Представьте, – сказал Михаил Александрович, – то же самое говорил моему брату Бьюкенен. Вся семья сознает, насколько вредна Александра Федоровна. Брата и ее окружают только изменники. Все порядочные люди ушли… Но как быть в этом случае?
– Вы, Ваше Высочество, как единственный брат царя, должны сказать ему всю правду, должны указать ему на вредное вмешательство Александры Федоровны, которую в народе считают германофилкой, для которой чужды интересы России.
– Вы считаете, что необходимо ответственное министерство?
– Все просят только твердой власти, и ни в одной резолюции не упоминается об ответственном министерстве. Хотят иметь во главе министерства лицо, облеченное доверием страны. Такое лицо составит кабинет, который будет ответственен перед царем.
– Таким лицом могли бы быть только вы, Михаил Владимирович: вам все доверяют.
– Если бы явилась необходимость во мне, – я готов отдать все свои силы родине, но опять-таки при одном условии: устранении императрицы от всякого вмешательства в дела. Она должна удалиться, так как борьба с ней при несчастном безволии царя совершенно бесплодна. Я еще 23 декабря послал рапорт о приеме и до сих пор не имею ответа. Благодаря влиянию царицы и Протопопова царь не желает моего доклада, и есть основание предполагать, что Дума будет распущена, и будут назначены новые выборы. У меня есть сведения, что под влиянием разрухи тыла начинаются волнения и в армии. Армия теряет спокойствие… Если вся пролитая кровь, все страдания и потери окажутся напрасными, – возмездие будет ужасным.
– Вы, Михаил Владимирович, непременно должны видеть Государя и еще раз сказать ему всю правду.
– Я очень прошу вас убедить вашего державного брата принять меня непременно до Думы. Ради Бога, Ваше Высочество, повлияйте, чтобы Дума была созвана и чтобы Александра Федоровна с присными была удалена.
Беседа эта длилась более часу. Великий князь со всем согласился и обещал помочь»{87}.
Председатель Государственной Думы М.В. Родзянко пытался в своих политических комбинациях использовать все свое влияние, в том числе симпатии ряда членов императорской фамилии, для достижения поставленной цели. Он афиширует свое могущество и перед своими коллегами по Государственной Думе, о чем делился в своих воспоминаниях Я.В. Глинка:
«4 января (1917 года. – В.Х.). Родзянко мнит себя председателем Совета министров. Он говорит: “Один только я и могу сейчас спасти положение, а без власти этого сделать нельзя, надо идти”. Моих возражений он не слушает, а на мои указания, что только ответственное министерство может вывести из затруднения, машет рукою.
Вечером он призывает меня. Посылается повторный доклад с ходатайством о высочайшей аудиенции. Снова возбуждает разговор о возможном составе кабинета с ним во главе. Он выслушивает спокойно мои горячие возражения. Улыбается особою саркастическою улыбкою, когда я говорю, что его большое имя и авторитет нужны для Думы. Видя его улыбку, я говорю: “Вы правы, быть может, в действительности это и не так, но видимость такова, и ее по текущему времени надо поддерживать”. На эту реплику он мне ответил: “Перед женою и ближайшими сотрудниками человек великим не бывает. Кого же тогда вести [на пост премьера]: князя Львова мне не хочется, насажает кадет, я его не люблю”. – “Почему [нет], когда это будет сделано по соглашению с Вами”[, – возразил я].
Через некоторое время он вынимает из кармана листик с расписанием министров и против председателя Совета министров, где единственно не было заполнено, пишет “кн. Львов”. Далее список содержал следующие имена:
Министр внутренних дел – кн. Куракин
Иностранных дел – Сазонов
Юстиции – Манухин
Финансов – Шингарев
Торговли – Гучков
Военный – Алексеев
Морской – Григорович
Путей сообщения – Герценвиц
Народного просвещения Государственный контролер – Тимашев
Едучи домой, Родзянко мне говорит: “Теоретически Вы правы, и Вы ужасно меня смущаете, так же как и Савич”. – “Я Вас не смущаю и не насилую, я высказываю свой взгляд, который себе усвоил и от которого отступить не могу, я Вас не останавливаю, как Савич, но путь нахожу неверным”.
Про Савича же он высказывается так: “Я очень уважаю этого человека, но я его понять не могу. Он убеждает меня, что все образуется и без нас. Бесталанное командование ни к чему хорошему не приведет, но этим смущаться нечего, ибо за нас все сделают союзники. Во внутренних делах мы также ничего не добьемся, и потому надо сидеть смирно и выжидать событий. Русский народ все переможет, никакой революции не будет, и все образуется”.
В тот же вечер Родзянко был у Гурко – начальника Штаба Верховного главнокомандующего, который инкогнито прибыл в Петроград, он сообщил Родзянке, что уверен, что если Думу распустить, то войска перестанут драться»{88}.
Сохранился еще один очень любопытный документ товарища председателя IV Государственной Думы, кадета и масона Н.В. Некрасова, который он собственноручно написал 2 апреля 1921 г. следователям ВЧК после ареста. В кратком биографическом очерке он показывал чекистам, что перед Февральской революцией «рост революционного движения в стране заставил к концу 1916 г. призадуматься даже таких защитников “гражданского мира”, как Милюков и другие вожди думского блока. Под давлением земских и городских организаций произошел сдвиг влево. Еще недавно мое требование в ЦК к.-д. партии “ориентироваться на революцию” встречалось ироническим смехом, – теперь дело дошло до прямых переговоров земско-городской группы и лидеров думского блока о возможном составе власти “на всякий случай”. Впрочем, представления об этом “случае” не шли дольше дворцового переворота, которым в связи с Распутиным открыто грозили некоторые великие князья и связанные с ними круги. В этом расчете предполагалось, что царем будет провозглашен Алексей, регентом – Михаил, министром-председателем – князь Львов или генерал Алексеев, а министром иностранных дел Милюков. Единодушно сходилось все на том, чтобы устранить Родзянко от всякой активной роли»{89}.
Генерал В.И. Гурко регулярно являлся для доклада Николаю II, когда тот находился в своей резиденции в Царском Селе. В частности, об этом имеются краткие упоминания в дневнике императора от 8 и 9 февраля 1917 г. Всего за январь и первую половину февраля генерал Гурко, судя по записям камер-фурьерских журналов, посетил Александровский дворец по служебным делам семь раз{90}. Читаем дневниковую запись Николая II от 13 февраля: «Хороший не холодный день. С 10 час. принял: Григоровича, Риттиха и Гурко. Последний меня задержал настолько, что я опоздал вовсе к службе и пошел наверх к Ольге и Алексею. Завтракал Замойский (деж.) по случаю моего Уланского праздника. Принял Абациева – командира 6-го Кавказского армейского корпуса…»{91} Несколько позднее, уже после Февральской революции сам генерал В.И. Гурко на одном из совещаний военных расскажет о теме разговора, о котором упомянул в дневниковой записи император. Запомним это, т. к. к этому разговору мы еще вернемся.
Относительно посещения генералом В.И. Гурко императора Николая II имеется дневниковая запись гофмейстерины императрицы Александры Федоровны, княгини Е.А. Нарышкиной от 8/21 февраля 1917 г: «Император принял генерала, приехавшего из армии. Разговор: Какое впечатление на вас произвел Петроград? Много толков, но, к несчастью, среди разговоров много верного. Следовало бы жить в мире с Думой и отставить Протопопова. Император горячо воскликнул: “Никакой возможности жить в мире с Думой, я сам виноват, я их слишком распустил. Мои министры мне не помогали. Протопопов один мне поможет сжать их в кулак (показал сжатый кулак)”. Резко отпустил, не владея собой. Обедала у Бенкендорфов. Из чужих никого. У нас опасения насчет Думы»{92}.
Стоит отметить, что последний протопресвитер русской армии и флота Георгий Шавельский так характеризовал по личным наблюдениям в своих эмигрантских воспоминаниях проявление жесткого курса императора и правительства перед крушением самодержавия: «По указанию из Царского, Государь взял твердый курс и теперь, во избежание волнений, попросту отклоняет всякий разговор, могущий так или иначе обеспокоить его. Мера достаточно действительная для многих, кто, служа царю верой и правдой, хотел бы сказать ему горькую, но нужную правду… Какой же смысл говорить правду, когда ты знаешь, что в лучшем случае, не дослушав, отвернутся от тебя, и в худшем, как беспокойного или даже революционера, выгонят тебя? И все же находились люди, которые, рискуя и тем, и другим, продолжали попытки раскрыть Государю глаза. К числу таких лиц принадлежал временный заместитель генерала Алексеева генерал В.И. Гурко. Хотя в Ставке он был калифом на час, но держал он себя чрезвычайно смело, совершенно независимо. Даже когда он говорил с великим князем, чувствовалось, что говорит начальник штаба, первое лицо Ставки после Государя. И перед Государем он держал себя с редким достоинством. Вот он-то, как передавали мне тогда близкие к нему люди, а после и он сам, не раз настойчиво говорил с Государем и о Распутине, и о все разрастающейся, грозящей катастрофой, внутренней неурядице. Но выступления Гурко, как и выступления всех лиц этого лагеря, были бесплодны. Государь всецело подчинился влиянию Царского Села и упрямо шел по внушенному ему оттуда пути»{93}.
