Игорь Андреев - Алексей Михайлович

Обряд включал еще один важный момент — принятие прощальных чаш и тайное прощание царя и патриарха. Церемония проходила в Крестовой или Столовой палате Патриаршего дворца. По указу государя стольники подносили в трех кубках патриарху романею, рейнское и бастру. Приняв кубки, владыка отливал из каждого для себя, а затем подносил Алексею Михайловичу «всех питей по три кубка». Государь пробовал из каждого и отдавал кубки стольникам, которые несли их назад в сени, где находился принесенный с Сытного двора питейный поставец. После этого стольники тем же порядком вносили кубки для бояр и думных людей, пришедших с государем.

Вся церемония «тем же обычаем» повторялась с красным медом — государю три ковша, боярам по одному, причем ковш был золотой. Затем наступал черед для белого меда, который разносили в серебряных ковшах. После прощальной чаши наступало время сокровенной беседы царя и патриарха — напоминание всем о духовном предназначении великого архипастыря. Все покидали Крестовую, оставляя Алексея Михайловича с глазу на глаз с патриархом. Беседа включала ряд уставных вопросов: как царь держит христианскую веру и не склонен ли к ереси? С верою ли поклоняется иконам и с чистым ли сердцем кается и держит духовное послушание?[407]

Алексею Михайловичу пришлось вести такие беседы с пятью патриархами, из которых троих — Иосифа, Иоасафа II и Питирима он пережил, одного — Никона — низвергнул, а последний, Иоаким, пережил его. Едва ли эти «тайные беседы» выходили за рамки традиционных исповедальных расспросов. Исключение мог составить лишь Никон, да и то в первые годы патриаршества, когда его духовное влияние на Алексея Михайловича было чрезвычайно сильным.

Обряд прощения повторялся в Великую среду Страстной недели, по окончании великопостных служб. Происходил он в Успенском соборе, где царь, патриарх, власти и придворные взаимно испрашивали прощение. Алексей Михайлович упоминал об этом обряде в своем рассказе Никону о последней встрече с патриархом Иосифом. Патриарх из-за болезни не был ни у заутрени, ни у обедни. Тогда царь сам отправился к владыке. «И посидя немного, я встал и ево поднял, и так ево почало знобить, не смог и достойно проговорить славу, проговорил с отпуском насилу. Да почел ко мне прощения говорить, что говорят в среду на Страстной. И я ему отвещал по уставу, да сам почел прощение к нему творить да поклонился в землю ему, а он малой поклон сотворил»[408].

Обряд прощения в Великую среду включал не только традиционные увещевание и ответы «по уставу», но и важные обрядовые действия. Во время службы патриарх без митры, стоя у амвона, творил молитву «Владыко многомилостиве»; присутствующие в соборе, включая царя, склонялись в большом поклоне. По окончании молитвы патриарх испрашивал прощение у духовенства. Затем к патриарху подходил Алексей Михайлович, просил вслух прощение и получал благословение. Следом просили прощения у владыки духовные власти, бояре и остальные присутствующие в порядке своего чина.

На первой неделе Великого поста, в воскресенье, совершалась еще одна церемония, призванная с особой силой выразить православный характер Московского царства. Это было «действо Православия», или Торжество Православия. В Московскую Русь оно пришло из Византии и было связано с окончательной победой над иконоборцами. В Царьграде празднество включало торжественное шествие в Святую Софию, которая тем самым как бы навсегда отбиралась у иконоборцев[409]. На русской почве «действо Православия» приобрело более широкое толкование. Оно должно было символизировать торжество церковных установлений и норм в жизни всей православной Руси.

Церемония проходила на площади перед Успенским собором, для чего заранее устраивался помост с местами для патриарха и царя. Алексей Михайлович, всегда пекшийся о великолепии подобных зрелищ, особенно заботился о красоте помоста. Известно, что в 1673 году по царскому распоряжению такой помост был «зело добре устроен», для чего на него не пожалели ни красных сукон, ни ковров, ни даже стекол. Из дворца для чудотворных икон принесли «кресла, или подмостки».

Благовестные воскресные колокола, сменяясь «валовым» звоном, созывали православных. Действо начиналось крестным ходом «с верху». Из царских покоев и Верховых соборов — Благовещенского, Спасского за Золотою решеткою, Рождественского на сенях — выносили особо почитаемые иконы. Следом появлялся в Большом наряде Алексей Михайлович. Патриарх встречал иконы и государя против Грановитой палаты. После молебна процессия направлялась к помосту. Под пение канона размещали иконы, после чего следовало поучение о чести святых икон — прямое напоминание о корнях праздника. При этом во время возглашения «аще кто не почитает и не кланяется святым иконам, да будет анафема», Алексей Михайлович сходил со своего места и прикладывался к иконам. Следом за ним прикладывались патриарх, власти, светские чины.

Особое место в церемонии занимало «возглашение» синодика, совершаемое протодиаконом. Пение вечной памяти сменялось провозглашением анафемы еретикам и неправоверующим. Все они объявлялись врагами церкви и государства. При Алексее Михайловиче к прежним обидчикам церкви прибавились Разин и раскольники.

По-видимому, на уровне повседневных представлений анафема затмевала иной смысл происходящего. Когда Витсен, чье любопытство не знало предела, поинтересовался о значении праздника, то получил такое разъяснение: это день, «когда проклинают всех нечестивых», включая католиков и протестантов, «всех, кто желал и желает зла этой стране»[410].

Для второго Романова происходившее наполнялось более глубоким, сокровенным смыслом. Среди тех, кому возглашалась вечная память, были и государи, и все «мужественно боровшиеся и погибшие за православную веру». В этом перечне имен как бы воспроизводилась сама история Московской Руси, превращавшаяся в рассказ о торжестве не только Православия, но и православного царства. Здесь даже анафема напоминала о том же: то были имена поверженных врагов веры и государства.

Именины Алексея Михайловича падали на время Великого поста. 17 марта праздновали святого и праведного Алексия, человека Божия, и преподобного отца Макария Калязинского. День начинался с поездки в Алексеевский девичий монастырь, где царь с придворными и высшим духовенством слушал праздничную литургию. Выезд отличался богатством нарядов и многочисленностью участников, в чем, конечно, легко усмотреть вкус Тишайшего. Он не просто любил всякое «урядство» и «чин», а именно очень пышное «урядство» и очень величественный чин.