Дневники. 1946-1947 - Михаил Михайлович Пришвин
Ляля представилась мне как актриса, бессознательно разыгрывающая передо мной, как перед своей признательной публикой, любовь; актрисой, которая в свою игру поверила, как в действительность. Ее любовь – это пьеса, где она то
589
царица, то нищенка, где она, в сущности, все она, и она, и она. У нее как у женщины нет детей, нет ремесла. Но если бы у нее были дети, они бы не удовлетворили ее, и всякий муж, особенно верный, был бы кем-то при ней. Меня, свою «публику», она долго переживала и, мне кажется, теперь подходит к концу, потому что начинает понимать, что мое положение есть мое, а не ее, что служебным своим положением в отношении меня и моего творчества она не удовлетворится.
Актриса! но она актриса, которая все делает, чтобы роль ее стала жизнью («слово плоть бысть»), а в конце концов, если смотреть со стороны, ищет новой публики, перед которой она бы снова и снова могла играть свою пьесу и черпать из публики веру в возможность воплощения игры своей в жизнь.
А может быть, и я в этой любви тоже был только актером, и мы действительно любили друг друга тем, что вместе в двух ролях на старости играли пьесу о любви Ромео и Джульетты. Но что делать, если последний акт этой пьесы подходит к концу? Что делать, если мы перед Богом над собой и людьми перед собой честно и самозабвенно играли мистерию любви, но играть всегда невозможно, и последний акт неминуемо должен тоже окончиться?
Очевидно, надо снять с себя костюмировку, грим, взять свои чемоданы и выйти из театра в частную жизнь, где все настоящее и Бог каждому просящему вручает свой дар. И так, если снять гримировку, то в наших чемоданах или в руке останется: 1) Теща как реальность и жизненная необходимость. 2) Мой талант и слава. 3) Лялин ум и доброта. Для странствующих актеров совсем-таки даже неплохо.
Но ведь в какой-то степени мы, люди, все актеры, и весь вопрос, перед какой публикой мы играем: одни участвуют, имея публикой Всевидящее Око, другие – людей, и дальше пойдет только разница в том, каких людей.
Раиса завернула новый портрет на большой холст. Мне нравится, что Ляле нравится эта «язычница», пробивающая
590
себе живописью путь к свободе. – Идешь к свободе, – сказала Раиса, – а попадаешь в неволю, куда большую, чем раньше было. – Знаю, – ответил я, – но ведь так все: девушка выйдет замуж и начнет рожать детей: неволя какая! а выходит все-таки лучше, чем если бы осталась вековухой. Вот и я когда-то взялся за перо, думая попасть в край непуганых птиц, а попал в тиски советского писателя, и все-таки, все-таки рожаю и торжествую, рожая. – Вам-то все-таки ничего, а вот нам, бабам, в искусстве только что не говорят вслух: зачем лезла сюда, рожала бы детей.
Читал Мартынову первую часть «Царя» и привел его в восторг неописуемый. Оно и правда здорово написано, и с огромным размахом. Вот бы все так удалось! И, конечно, удастся, если буду выжидать и делать не спеша. Но срок поставлен, и... выйдет если, и тогда я завершу большой путь: гг. 1905 – 1947 = 42 года писал одну вещь!
16 Июля. Сушь! Угроза огородам. Председатель колхоза требует принять экстренные меры для поддержки людей, аргументирует не жалостью к человеку, а тем, что опухшие от голода люди (в Белоруссии) не в силах собрать урожай, о самом нынешнем человеке и слов нет, речь идет о будущем человеке, отцы приносятся в жертву детям. И вот, думаю, первый источник социального чувства: жалость к отцам. (Зуек этим чувством пробуждает в себе жалость к животным и героизм.)
Теща ожила. Подозреваю, что сущность тещи – властность домашней хозяйки и вообще та «власть» в дурном смысле слова, то, с чем боролся русский интеллигент (что-то от немцев в этой власти), чему противопоставлена «власть народа» (т. е. власть русского народа).
Есть у меня догадка, что теща пользуется своим умиранием, чтобы подчинять дочь, уходящую из-под ее власти, и думаю, что в сознании этого и своей беспомощности для борьбы с этим и рождается раздраженность дочери, когда мать поправляется. Во время болезни это чувство
591
нельзя проявлять, оно и подавлено, но как только она поправляется и угрозы нет, Ляля встречается с той властью и сопротивляется. Теща, напр., представляется, что ей не хочется есть, этим она привлекает внимание дочери, хочется, чтобы Ляля ее покормила и вообще занималась ею только одной. Тогда Ляля болезненно раздражается и очень похожа бывает на муху в паутине из жалости (попалась в жалости своей, как в паутине).
Послал с Аней вызов Борису Прасолову.
17 Июля. Сушь! Решено косить рожь: шесть дней косить, шесть молотить, потом сдать государству и выдать колхозникам аванс: через две недели люди получат хлеб.
Весь день прошел пасмурный и прохладный, приходила и уходила большая туча; было и так, что вот-вот пойдет окладной дождь, но к вечеру разгулялось и обошлось без дождя.
Приезжал Петя, увез с собой Атоса. О Жульке хорошие вести, она скоро будет у нас. А вот о Леве плохо: ему надо поскорее и поумнее помочь.
Помогать людям нужно, имея в виду мое последнее заключение о борьбе каждого из нас за человеческое первенство в борьбе всех за существование. Пусть животный и растительный мир ведут борьбу за существование, ее законы обязательны и для нас, поскольку мы – тоже природа. Но неловек нашел в борьбе за существование особое свое первенство, состоящее в том, что там, в природе, борьба идет за существование рода без особого внимания к каждому в роду. А у человека
