Дэвид Вейс - «Нагим пришел я...»

Рильке приписывал это состояние мэтра бремени славы и возрасту и старался не замечать его придирок. Но обиделся, когда мэтр резко предупредил, чтобы он не заводил романов с натурщицами, не то он его уволит; а сам мэтр был далеко не безгрешен.

Огюст отчитал поэта за то, что тот отдавал предпочтение женщинам старше себя.

– Это противоестественно, – заявил Огюст. – Даже я предпочитаю молодых женщин. И помните, не приближайтесь к моим натурщицам. Из-за этих романов я потерял много хороших моделей.

Состояние Каррьера все ухудшалось, и Роден совсем помрачнел. Обширная корреспонденция росла, и он не успевал отвечать. Рильке недостаточно хорошо понимал его французский язык, часто переспрашивал, и Огюста это выводило из себя. Огюсту было трудно сдерживаться при мысли, что дни Каррьера сочтены.

Больше всего Рильке огорчало, что мэтр стал обращаться с ним, как со своим служащим, все реже делился своими мыслями, спорил об искусстве. Он стал резок и придирчив, словно это он, Рильке, виновен был во всех бедах. И у поэта больше не оставалось времени на творчество, некогда было писать, читать да и просто размышлять.

Рильке подружился с мадам Розой. Сначала потому, что нуждался в человеке, с которым мог бы просто поговорить, а под конец был тронут ее материнским отношением. Розе нравился хорошо воспитанный молодой человек, и ей доставляло удовольствие готовить для Рильке вкусные блюда. Она не знала, нравятся ли ему эти блюда, в особенности суп из капусты, но кормить его надо получше: у него такой болезненный вид.

Постепенно между ними возникло своего рода понимание. Их огорчало одно и то же: часто мэтр покидал Медон и уезжал в Париж, не предупреждая ни Рильке, ни мадам Розу. Обед, приготовленный Розой с такой любовью, остывал, а встреча, назначенная кому-то по распоряжению мэтра, откладывалась на неопределенное время – никто не знал, когда мэтр вернется.

Однажды Рильке застал Розу, когда она тихонько беседовала с плохо одетым мужчиной. Увидев Рильке, Роза побледнела, поспешно сунула незнакомцу несколько франков и сделала знак уходить. Рильке не стал расспрашивать, хотя его любопытство было задето. Роза призналась сама:

– Райнер, не говорите мосье, хорошо? Он его не любит. Это наш сын.

– Сын? – Рильке удивился. Он слышал, что у Родена есть сын, но не ожидал его здесь увидеть.

– Они никогда не ладили. Огюст хотел, чтобы сын помогал ему в мастерской, но мальчик не такой, как вы. Вы понимаете и искусство и мэтра.

– Разве у него нет никакого таланта? Не унаследовал от отца?

– Талант есть. Он хороший гравер. Но ведь вы знаете, что такое скульптура, сколько она требует труда, а у него не хватает сил – неважное здоровье, и отец всегда так строг к нему. – Она поспешила добавить: – Да и ко мне тоже.

Но Рильке заметил, что, хотя в иные дни мэтр бывал поглощен работой и не замечал присутствия мадам Розы, однако когда она как-то поранила ногу, стараясь защитить свой «зверинец» – собак, уток и кур – от нападения ястреба-мародера, мэтр проявил к ней неожиданную нежность. Подхватил на руки, словно ребенка, и, невзирая на возраст – ему было уже шестьдесят пять, – бережно отнес в дом. У него были назначены встречи, но он оставался возле нее, пока не пришел врач и не заверил, что ранение пустячное и причин для беспокойства нет.

3

Огюсту потребовалось много сил и душевной стойкости, чтобы пережить утрату друга. Он работал над гипсовым слепком «Мыслителя», который должны были временно установить перед Пантеном, пока не будет сделан окончательный вариант в бронзе. Но когда умер Каррьер, работать стало невмоготу.

Последние недели он каждую свободную минуту проводил у постели больного. Каррьер все время бормотал: «Надо трудиться», и Огюст страдал от бессилия, видя, как друг тает у него на глазах.

У могилы Каррьера он говорил о доброте покойного, о его таланте и думал при этом, что бывали времена, когда художник терпел горькие обиды. Он заплатил за похороны и вручил вдове крупную сумму денег, а потом нужно было, как говорил Каррьер, снова «трудиться».

Известный торговец картинами, который раньше заявлял, что произведения Каррьера невозможно продать, дал вдове семь тысяч франков за одну картину. Теперь, когда художник умер, заявил он, его произведения вздорожают. Огюста насторожила неожиданная щедрость торговца, он пришел к нему и потребовал:

– Мы хотим узнать продажную стоимость картины. Я душеприказчик Каррьера.

Торговец выразил удивление:

– Я дал за нее семь тысяч франков.

– И получили семьдесят тысяч, – объявил Огюст. Уж он-то изучил все уловки торговцев, с тех пор как его произведения поднялись в цене.

Торговец покраснел и растерялся. Огюст в бешенстве сказал:

– Так я и думал. Вы пытались обмануть вдову. Если вы не отдадите семье разницу, я устрою публичный скандал.

– Откуда вы узнали, мосье Роден, что я продал ее за семьдесят тысяч? – пробормотал торговец.

Огюст сказал это наобум. Без лишних слов он принял деньги, написал расписку и передал деньги мадам Каррьер.

Вскоре временный гипсовый слепок «Мыслителя» был установлен перед зданием Пантеона. Огюст одобрил место и подумал, что в бронзе «Мыслитель» будет выглядеть даже лучше, естественнее. На следующую ночь его старые враги, студенты из Школы изящных искусств, разбили «Мыслителя» вдребезги. Варвары были опознаны; полиция арестовала нескольких. Утешало одно: первоначальный слепок сохранился. Уничтожить «Мыслителя» не удалось.

Глава XLV

1

Огюст был не в настроении брать новые заказы, когда Рильке принес письмо от миссис Шарлотты Шоу. Она обращалась к мэтру с просьбой сделать бюст ее мужа, Бернарда Шоу, писателя. Огюст наотрез отказался. Он не слышал о Бернарде Шоу, да у него и без того достаточно неприятностей с бюстами писателей. Он велел Рильке ответить отказом. Хватит с него, ворчал он, и бюстов миллионеров – те по крайней мере хоть хорошо платят.

Рильке поразился. Это уж слишком! Он слышал о произведениях Шоу, считал его восходящей звездой и очень хотел с ним познакомиться. Рильке написал миссис Шоу, что мэтр берет восемьсот фунтов за бронзовый бюст и тысячу за мраморный, и, если она переведет деньги в парижский банк на имя мэтра и не отступится, скульптор, возможно, согласится.

Через несколько дней Огюст получил письмо от Шарлотты Шоу, которое поколебало его решение. Она писала, что перевела тысячу фунтов за портрет ее мужа в бронзе или в мраморе, как мэтр сочтет нужным.

На Огюста это произвело впечатление. Ему нравилась такая решительность.

Далее миссис Шоу сообщала, что ее муж, известный писатель, поклоняется искусству ваяния. Он не позволит никому, кроме Огюста Родена, лепить Свой бюст, его сочтут просто идиотом, говорит он, если, живя в одно время с Роденом, он не добьется, чтобы его портрет сделал величайший скульптор мира.