Леонид Юзефович - Самодержец пустыни

33

Этот буддийский символ вечного круговорота жизни был эмблемой Монголо-Бурятского конного полка имени Доржи Банзарова, чьим шефом считался Семенов.

34

В январе 1920 года Колчак официально назначил Семенова своим преемником.

35

Представление об этих суммах дает цифра, фигурировавшая на заседаниях японского парламента: только с декабря 1918 по февраль 1920 года на Семенова было истрачено 21 110 000 иен. Цифра становится еще более фантастической, если учесть, что одна иена приравнивалась к 60–70 рублям.

36

Японский экспансионизм связан не столько с синтоизмом, сколько именно с буддизмом – религией, общей для всех народов Восточной Азии. Она призвана была стать основой их объединения под эгидой Токио.

37

Любопытно, что названия двух географических пунктов, связанных с именем Унгерна, фонетически созвучны его фамилии – Урга и Даурия.

38

Тезка атаманской “метрессы” стала любимой лошадью Унгерна и служила ему вплоть до того момента, как он попал в плен к красным.

39

Унгерн получил его от Семенова, задержавшего в Чите часть отправленного Колчаком на восток золотого запаса России.

40

В октябре 1920 года белые, отступая из Даурии, взорвали находившиеся в церкви снаряды. Разнесенное по Аргуни эхо взрыва слышно было за двести верст.

41

На экзекуторских должностях и у белых, и у красных нередко оказывались китайцы, знавшие толк в палаческом ремесле. Согласно одной из легенд о гибели Колчака, его расстреляли не только вместе с премьером Виктором Пепеляевым, но и с китайцем-палачом из иркутской тюрьмы. Колчак будто бы просил не унижать его смертью рядом с таким человеком, но ему отказали.

42

Это китайская пытка, нечто похожее описано у Д. Оруэлла в романе “1984”. Есть не поддающийся проверке рассказ о том, что Тухачевского в Лубянской тюрьме привязывали к сиденью унитаза, в который потом по водопроводной трубе запускали крыс.

43

В сборнике “Красная Голгофа” (Благовещенск, 1920) сообщается, будто в Маккавеевской тюрьме, на стене камеры, где он содержался, осталась сделанная им надпись: “Скорей бы окончились страдания! И предо мною откроется новый лучезарный мир”.

44

Репейников говорил и о другой, типичной для русского национального духа форме психического расстройства – “помешательстве на желании искупить преступления, совершенные другими людьми”. В эти годы колоссально выросло число душевнобольных, психиатрические лечебницы были переполнены. В провинции красные нередко закрывали их, а пациентов отдавали родственникам или попросту выгоняли на улицу.

45

Итальянец А. Веспа, агент русской разведки в Китае, позднее работавший на Чжан Цзолина, писал, что Кислицын был “пустоголовым тщеславным паразитом”, чья грудь “увешана четырнадцатью сверкающими бляхами”. Эти знаки отличия он получал из Парижа, от великого князя Кирилла Владимировича; тот “присылал своим приверженцам в Маньчжурии всевозможные медали и ордена, посвящал их в фантастические рыцарские ордены, назначал командорами несуществующих легионов” и т. п. “Девизом Кислицына, – замечает Веспа, – был девиз короля Георга I: пунш и толстые женщины. Разница лишь в том, что Кислицын пил водку”.

46

Может быть, Унгерн запустил в себе тот психологический механизм, о котором говорит Ханна Арендт применительно к офицерам СС с университетским образованием, командирам айнзацгрупп по уничтожению евреев. Они испытывали “обычную жалость нормального человека при виде физических страданий”, но сумели “развернуть подобные реакции на 180 градусов и обратить их на самих себя”. Тогда “вместо того, чтобы сказать: “Какие ужасные вещи я совершаю с людьми!”, убийца мог воскликнуть: “Какие ужасные вещи вынужден я наблюдать (приказывать – Л.Ю.), исполняя долг, как тяжела задача, легшая на мои плечи!”

47

Возможно, это полковник Александрович (Олександрович). В 1930-х годах он жил в Ницце, от него философ-традиционалист Рене Генон получил свои сведения об Унгерне.

48

Приведу комментарий нижегородской журналистки Светланы Суворовой (из письма ко мне): “Нет ничего странного в том, что барон ездил наблюдать именно за филином. Крылатая кошка, так его еще называют – птица потрясающая. Это зверь с крыльями, который умеет разговаривать с людьми. Я не шучу и не нагоняю мистики, просто сама “дружу” с сычом, который обитает недалеко от моей дачи. Иду к нему в гости, и мы забавно перекликаемся: “Ху! Ху-ху-ху-ху-у-у!” Если он молчит, начинаю звать его этой незатейливой фразой (только произносить ее надо резко и высоким голосом). Тогда в сумерках, абсолютно бесшумно и призрачно, скользит большая тень. Сыч садится на дерево и отзывается”.

49

Первое столкновение между ними произошло в начале 1918 года, когда Семенов отказался подчиниться Колчаку и даже координировать с ним свои действия. Тогда же на станции Маньчжурия состоялась их единственная личная встреча.

50

Болезнь имелась в виду нервная. Сказано было именно в то время (ГАРФ, ф. 178, on. 1, д. 2, л. 44), в мемуарах Семенова этой характеристики нет.

51

В Омске известно было другое прозвище адмирала – “Бука”.

52

Христианский аналог – плат Вероники. Вся история рассказана Волосовичем в одной из его корреспонденций из Урги.

53

В этой похожей на папаху мохнатой шапке Семенов запечатлен на самой известной своей фотографии. Скопированная рисовальщиком, она украшала коробку выпускавшихся в Чите папирос “Атаманские”.

54

Все это в 1994 году, в личной беседе, сообщил мне уроженец Трехречья, старый харбинец Анатолий Макарович Кайгородов, в прошлом – главный библиограф Библиотеки иностранной литературы в Москве. В 30-х годах он учился в Харбинском политехническом институте, где тогда преподавал Баранов, и от него услышал историю знакомства Унгерна с его будущей женой. По словам Баранова, как мне их передал Кайгородов, “это была прелестная девушка, все дальнейшее стало для нее трагедией”.

55

Не случайно один из полков Азиатской дивизии носил имя Анненкова и имел черный полковой значок с анненковским девизом.

56

Более возвышенное объяснение его женофобии дает А. Дугин в очерке “Бог войны”: “В 1912 году Унгерн посетил Европу: Австрию, Германию, Францию. По сведениям, сообщенным Краутхофом в его книге об Унгерне “Ich Befehle” – “Я приказываю”, в Париже он встретил и полюбил даму своего сердца, Даниэллу. Это было в преддверии Первой мировой войны. Верный долгу, по призыву царя барон вынужден был вернуться в Россию, чтобы занять свое место в рядах императорской армии. На родину Унгерн отправился вместе со своей возлюбленной, Даниэллой. В Германии ему угрожал арест как офицеру вражеской армии, поэтому барон предпринял чрезвычайно рискованное путешествие на баркасе через Балтийское море. В бурю маленькое судно потерпело крушение, и девушка погибла. Самому ему удалось спастись лишь чудом. С тех пор барон никогда уже не был таким, как прежде. Отныне он не обращал никакого внимания на женщин”. Одна деталь ставит под сомнение достоверность этой романтической истории. В армию Унгерн вернулся по мобилизации, а именно 19 июля (2 августа) 1914 года, на второй день войны. К этому времени он уже находился в России. Если перед тем Унгерн и путешествовал по Европе и прекрасная парижанка впрямь существовала, ему не было никакой необходимости везти ее из Франции “на баркасе”. Они еще свободно могли плыть до Ревеля пароходом или ехать через Германию по железной дороге. Книга Краутхофа – не образец исторической точности. Неудивительно, что никто из мемуаристов и родственников барона ни словом не обмолвился о несчастной утопленице.