Дональд Рейфилд - Жизнь Антона Чехова
Выйдя из купе, где находилась Ольга, Суворин рухнул на колени. Ему подали стул, и он долго сидел на нем, оцепенев и ничего не видя вокруг. Он позаботился обо всем: о панихиде, о временном пристанище для Ольги, об отправке вагона-рефрижератора в Москву. На платформе священник с небольшим хором отслужили короткую литию.
У Суворина были и другие заботы: не теряя времени, он отправил в Ялту Александра изъять из чеховского архива свои откровенные письма. Александр, потеряв связь с Мишей, с полпути повернул назад и телеграфировал ему из Москвы: «Обязательно привези из архива письма старика. Кондиция мне без них не выезжать. Могилу куплю»[607]. В Москве Александра попросили встретить гроб в Петербурге; 8 июля он выехал в столицу — и по дороге разминулся с телом покойного брата. Не привела судьба Александру проводить в последний путь ни Павла Егоровича, ни Антона.
Девятого июля четырехтысячная траурная процессия начала свой долгий путь по Москве от Николаевского вокзала до кладбища Новодевичьего монастыря. Ольга шла, опираясь на руку Немировича-Данченко. Чеховская родня, прибыв из Ялты, присоединилась к шествию на полпути к последнему пристанищу Антона. Евгения Яковлевна, Маша, Ваня и Миша с трудом смогли пробиться к гробу сквозь несметную толпу — поначалу их не узнали охранявшие процессию студенты. У гроба Антона Маша и Ольга заключили друг друга в объятия, забыв о разъединявшей их долгие месяцы неприязни. К надгробию Чехова Николай Ежов возложил серебряный венок от Суворина. Горький описывал похороны в письме к жене:
«Я так подавлен этими похоронами <…> на душе — гадко, кажется мне, что я весь вымазан какой-то липкой, скверно пахнувшей грязью <…> Антон Павлович, которого коробило все пошлое и вульгарное, был привезен в вагоне для „перевозки свежих устриц“ и похоронен рядом с могилой вдовы казака Ольги Кукареткиной. <…> Над могилой ждали речей. Их почти не было <…> Что это за публика была? Я не знаю. Влезали на деревья и — смеялись, ломали кресты и ругались из-за мест, громко спрашивали: „Которая жена? А сестра? Посмотрите — плачут! — А вы знаете — ведь после него ни гроша не осталось, все идет Марксу. — Бедная Книппер! — Ну, что же ее жалеть, ведь она получает в театре десять тысяч“ и т. д. Шаляпин — заплакал и стал ругаться: „И для этой сволочи он жил, и для нее работал, учил, упрекал“»[608].
На поминки в квартиру Чеховых пришла Лика Мизинова. Одетая в траур, она встала у окна и два часа провела у него, молча вглядываясь в даль.
Глава восемьдесят третья
Эпилог: 1904–1959 годы
Сразу после похорон Ольга вместе с Евгенией Яковлевной, Машей, Ваней и Мишей выехали в Ялту. Александр в Петербурге в одиночестве оплакивал брата. Однако вскоре Суворин снова пошлет его в Ялту выручать свои письма. Едва опомнившись от горестных событий и невзирая на душевные переживания, Суворин поспешил отречься от Чехова публично. Иван Щеглов в дневниковой записи от 29 июля приводит его слова: «Певец среднего сословия! Никогда большим писателем не был и не будет»[609]. Теперь свои симпатии и он обратил на нового подопечного, пятидесятилетнего философа Василия Розанова.
В день сороковин, 10 августа, кладбищенская церковь Новодевичьего монастыря была полна народу. У могилы Чехова, убранной цветами, монахини пели панихиду. Поклониться Антону пришли Ольга Кундасова и его бывший домохозяин Корнеев; для Евгении Яковлевны он передал просфору с написанными на ней именами почивших Чеховых: «За упокой — Георгия, Якова, Павла, Феодосьи, Николая, Антона». Восемнадцатого августа из Ялты в Москву возвратилась Ольга. У нее на квартире то и дело ночевали брат Константин и Ольга Кундасова. Вдова Чехова включилась в репетиции пьесы «Иванов», и ее трактовка образа обреченной на смерть Анны привела зрителей в особое волнение[610].
Благодаря стараниям Ольги Маше продлили отпуск — немало времени у Чеховых теперь отнимало дело о наследстве. Завещание Антона, написанное им в 1901 году, в котором Маша объявлялась единственной наследницей, было и не по правилам написано, и должным образом не заверено. Его признали недействительным. Однако Ольга отказалась от притязаний на недвижимость — Чеховы восприняли этот ее шаг с облегчением и благодарностью — и даже перевела Маше солидную сумму с их общего с Антоном счета. Доходами Ольги Книппер впредь станут ее театральные заработки как актрисы и пайщицы МХТа. Все члены семьи Чеховых сочли необходимым исполнить волю Антона и передать Маше во владение ялтинский дом, в котором под ее опекой оставалась Евгения Яковлевна. Затем юристам пришлось решать еще одну задачу. Поскольку Антон умер практически без завещания, по закону ему наследовали ближайшие родственники, однако их отказ от наследства повлек бы за собой двойную уплату налогов. Лишь год спустя этот узел был развязан: Ольга и братья подписали доверенность, по которой Маше передавались в дар все доходы от издания сочинений, постановки пьес и иные поступления, связанные с литературным именем Чехова.
Недвижимое имущество и деньги на банковских счетах в целом потянули на восемьдесят тысяч рублей. Маша Чехова стала богатой женщиной[611].
Зная, что из всех Чеховых можно доверять лишь дочери, Евгения Яковлевна наконец успокоилась душой. Из Таганрога к ней на жительство приехала нянька Иринушка, когда-то ходившая за маленьким Антоном. Побывав в Ялте, Александр делился впечатлениями с Ваней: «Бабушка Марьюшка жива, беззуба и помирать не собирается. Маменькой, взамен отравленного Тузика, приобретены две новых, ничего не стоящих дворняжки. Очень боится, и серьезно боится, как бы дети ее не замошенничали наследство и не пустили ее по миру. В благородность детей не верит»[612].
Написал Александр и Мише: «Мать до моего приезда <…> обо мне твердо и неустанно думала, что я именно и есть главный жулик, способный сбить тебя с толку и сговориться с тобой. Услышав, что я у Ивана подписал отречение, она поклонилась мне чуть ли не в ножки <…> Писем Суворина отдавать мне не хочет, потому что „не велел Миша“. В общем старухи не скучают, хохочут <…> и своим положением довольны»[613].
Евгения Яковлевна радовалась и пышному ялтинскому саду, и своему материальному благополучию, и поездкам на автомобиле — новом транспортном средстве, связавшем Ялту с железнодорожным вокзалом. Умерла она в 1919 году в возрасте восьмидесяти четырех лет.
Маша оставила учительское поприще и, движимая чувством долга, решила посвятить себя превращению дома в Аутке в святилище писателя Антона Чехова. Опубликовав (с купюрами) переписку Чехова и посвященные ему воспоминания, она всю оставшуюся жизнь отдала заботе о чеховском архиве. Никогда не выпуская наследие брата из рук, она сохранила его, пронеся через революцию, гражданскую войну, годы сталинского террора и немецкой оккупации. От личной жизни она совсем отказалась[614]. В Мисхоре она купила себе для проживания дачу, которую накануне революции продала за бриллианты ялтинскому дантисту. Умерла она в 1957 году на девяносто пятом году жизни.
Александр вновь погряз в пьянстве. В 1908 году Наталья выставила его из дома, невзирая на его горькие мольбы о пощаде[615]. Свой век он доживал на даче под Петербургом в компании прислуги, собаки Дюди и экзотических кур. В 1906 году Александр опубликовал теплые и яркие воспоминания о детстве брата Антона. Маша и Миша, придя в негодование от непочтительных отзывов Александра об отце, прекратили с ним общение[616]. Умер он от рака горла в 1913 году. В некрологе о нем было сказано: «Целый год он носился с этой тяжкой болезнью, сознание ее неизлечимости страшно угнетало его, и он пережил многие часы тяжелых физических и нравственных мук. Успокоился он 17 мая в девять часов утра».
Маша писала Ольге, что никто из родных на похоронах Александра не появился[617]. Миша проработал в контрагентстве Суворина до 1906 года. Как и Маша, он счел своим долгом стать биографом Антона Чехова; умер он в 1936 году. Его сын Сергей посвятил себя собиранию архива, связанного с прочей чеховской родней. Ваня продолжал учительствовать. В декабре 1917 года его сын Володя, зная о том, что неизлечимо болен, застрелился из револьвера, украденного из письменного стола кузена Михаила. Сломленный несчастьем и потерявший силы от голода, Ваня умер в 1922 году спустя год после своего шестидесятилетия.
Сын Александра, Коля, списанный на берег матросом, появился в Ялте у Маши, «жалкий и рваный». Маша снабдила его деньгами на поездку в Сибирь, прося «больше никогда не показываться в Ялту». В 1911 году он снова возник на пороге чеховского дома. «Я рыдала, потому что мне его жаль», — писала Маша Ольге. Во время революции Николай вернулся в Крым, сошелся с женщиной почти на четверть века его старше и завел небольшое хозяйство с курами и коровой. Оставаясь в душе моряком, он регулярно делал записи в своеобразном бортовом журнале[618]. Николай приветствовал большевиков и, возможно, погиб от пули белогвардейцев, спасавшихся бегством от Красной армии. Его брат Антон, освоивший типографское дело, был призван в армию в 1908 году; к 1921 году его, вероятно, уже не было в живых[619].
