Всеволод Глуховцев - Александр Первый: император, христианин, человек

Здесь юридическая казуистика явно вступала если не в прямой конфликт, то в странную коллизию с разумом. Став императором, Константин не имел права передать трон своим сыновьям, буде они возникнут – следовательно, ближайшим претендентом как был, так и оставался его младший брат Николай, у которого, кстати, уже имелся сын Александр: готовая династическая линия! Отсюда само собой напрашивалось простое решение, придающее здравому смыслу безупречное правовое одеяние: Константин добровольно отказывается от прав наследования, после чего наследником автоматически становится Николай.

Константин именно на такую нормальную логику и рассчитывал, прося освободить его от бремени короны… да не тут-то было. Прошло почти два года после варшавской свадьбы, прежде чем на очередное письмо Константина Александр ответил формальным согласием. И всё это в обстановке совершенной секретности, не говоря ничего никому постороннему.

Александр – Константин – Мария Фёдоровна… Это для исследователя, конечно, Бермудский треугольник. Все трое люди со странностями: один скрытный до крайности, другой юморист-самоучка, третья и вовсе дама-загадка… Без малого пять лет они запутывали будущих историков: и по сей день приходится ломать головы над тайнами престолонаследной истории 1820–1825 годов, которую её создатели осложнили донельзя. Разумеется, у них были на то свои причины, они руководствовались некими чрезвычайно важными для них соображениями, так и оставшимися в тени… а прошедшие с тех пор столетия нанесли с собой столько всего, что миру давно уже не до тех далёких тайн. Тени превратились в сумрак. Что могли думать царь и вдовствующая императрица (Константин много не думал – он своё дело сделал и мог теперь считать себя свободным от обязательств)? Что гласное объявление Николая наследником спровоцирует какие-то непредсказуемые волнения?.. Очень может быть. Желающие устроить смуту непременно нашлись бы – и совсем не обязательно, что это были бы члены тайных обществ, хотя и они постарались бы, конечно, ухватиться за данный предлог, пустили бы слух о том, что государь незаконно изолировал Константина в Варшаве, сфабриковал отречение и незаконно назначил преемником Николая. Но никак нельзя было исключать того, что такую пьесу попытаются разыграть и какие-либо из совершенно лояльных придворных, среди коих змеились потаённые интриги, обиды, кляузы… Есть сугубые основания полагать, что на пелене секретности вокруг этого дела настаивала Мария Фёдоровна, надеявшаяся извлечь из невнятной ситуации в случае чего некие одной ей ведомые дивиденды… а впрочем, все эти мудрствования теперь выглядят бесплодною софистикой. Вероятно, что и Александр продумывал те или иные запасные варианты действий, вытекавшие именно из скрытности сценария. Может быть, они с матерью лукавили друг с другом, недоговаривали, не доверяя и боясь открыться – боясь и своих подозрений, и того, что эти подозрения вдруг окажутся правдой… Ведь в самом деле страшно, просто по-человечески страшно! – узнать о родном человеке то, чего перенести невозможно, и особенно – особенно! – когда знаешь, что всё равно, что б ни случилось, ты никогда не перестанешь этого человека любить.

Разве не любила Мария Фёдоровна своего первенца, разве не видела в нём крохотный тёплый живой комочек, который, правда, отобрала у неё свекровь, но который от этого, ей матери, был ещё дороже?! – и как же было ей не гордиться тем, что это существо, её сын, плоть от плоти её стало самым могущественным, самым знаменитым человеком на планете!.. И каково при этом помнить, что сын предал отца – и думать, что единожды предав, он сможет предать и потом, и ожидать, что когда-нибудь такое повторится… А каково было Александру день за днём, год за годом – годы, пять, десять, пятнадцать, двадцать лет! – думать, что мать ничего не забыла, всё помнит, только молчит об этом, и никогда первая не скажет. И он молчит, и тоже первым никогда не скажет. Ибо стоит сказать одно лишь слово – это слово обратится в злую силу: всё, что в молчании хоть как-то держится, вдруг прорвёт тонкую стену и хлынет как потоп, грозящий смести всё, что он, Александр, возводил, к чему так долго, так трудно шёл, через ошибки и падения, нашёл вроде бы… и что оказалось так хрупко, ненадёжно и несчастно.

И как же после этого всего не случиться трагедии у трона, удручённого кровавыми вакханалиями прошлого столетия! Счастье ещё, что Александр кое-как, но всё же сумел закрыть пробоину из страшных миров – ценой опустошающей утраты самого себя, собственного поражения в игре, где он, сам того не зная, схватился с противником, которого победить не мог…

Итак, просьбы Константина об отказе от престола и реакция императора на них – история протяжённостью чуть менее двух лет. А после того, как согласие последовало, потребовалось ещё полтора года для воплощения Манифеста, явно обозначившего порядок будущего перехода власти – от Александра к Николаю.

Но и на этом тайны не закончились…

8

С января 1822-го по август 1823-го много чего произошло и многое изменилось. Аракчеев всё укреплял свои позиции, действуя медленно и пунктуально, стараясь продвигать на ключевые посты верных, по его мнению, людей. Вероятно, Алексей Андреевич планировал укрепиться в роли «вице-императора» надолго; не исключено, что где-то про себя он вполне разумно мыслил: мол, императоры приходят и уходят, а вице-император Аракчеев, держащий в руках все нити внутригосударственного управления, останется – без него никому с делами не совладать. Мысль, вероятно, и вправду здравая, и граф методично проводил её в жизнь… но спустя немного времени в очередной раз подтвердилась вечная истина: человек только предполагает, располагать же оказывается опрометчивым.

Год 1823 – время крупных перемен в правительстве. В марте удалился в отставку военный министр Меллер-Закомельский: Александр велел ему найти возможность сократить расходы по министерству; тот изыскал экономию в 800 тысяч рублей. Узнав об этом, Аракчеев провёл свои расчёты, вычислил сокращение в несколько миллионов, доложил царю. Исчисления Алексея Андреевича показались убедительными; император решил, что министра надо поменять, что и сделал. В должность вступил пожилой генерал А. И. Татищев, не ознаменовавший себя никакими победами… впрочем, славы, равно как и полководческих талантов от него не требовалось. Требовались послушание и исполнительность – немногое, надо признать; вероятно, нашлось бы довольно немало лиц, способных на это. Но фортуна улыбнулась Татищеву…

Основной военной должностью по-прежнему оставался начальник Главного штаба – но и здесь случилась перемена. Место Волконского занял молодой, энергичный, перспективный Иван Дибич, сын худородного прусского офицера, впоследствии ставший графом и добавивший к фамилии звонкий эпитет «Забалканский» – Александр приметил расторопного офицера среди своей свиты на Лайбахском конгрессе, приблизил, после чего карьера прусского выходца круто пошла вверх. Сумел он приглянуться и Аракчееву, что в наличной обстановке было едва ли не важнее… Так и закрепился в «высшей лиге».