Федор Раззаков - Досье на звезд: правда, домыслы, сенсации. За кулисами шоу-бизнеса

А она держала меня под руку, улыбалась и спрашивала:

— А вам нравится Алла Пугачева?

Я сказал, что от Алки просто без ума, особенно если ее показывают на ночь. Потом выяснилось, что мы оба болеем за “Кубань”, любим пирожки с капустой и хотим иметь двух детей, причем первого родить после двух лет супружества.

Я сказал:

— Это очень редко бывает, Оленька, когда мужчина и женщина так схожи во многих своих интересах и это все неспроста, никак сам господь послал нам эту встречу.

Оленька сказала “м-да”, что позволило мне обнять ее за талию и кое-что нащупать. Когда мы подошли к ее дому и вошли в лифт, я спросил: “Куды?” и она сказала: “На пятнадцатый”. Я нажал кнопочку и мы поехали. Этажа до третьего ехали молча, на пятом я осмелел и опять обнял Оленьку за талию и продолжил свои смелые нащупования. Оленька тихо охнула, но не отстранилась, а даже наоборот, прижалась ко мне очень душевно и облегчила мне работу. До пятнадцатого доехали в обоюдной полюбовности, а когда лифт остановился Оленька горько вздохнула, но я осмелел настолько, что нажал на первый этаж и мы опять поехли.

Ездили мы так не помню сколько, а помню только, что я был очень доволен, а Оленька не очень, так как я, кажется, помял ей юбку. Когда я взглянул на часы, они показывали час ночи. Оленька очень сильно забеспокоилась за меня, ведь метро уже закрыли, но я ответил, что денег у меня сегодня завались и я возьму такси. Простились мы внизу, договорились встретиться в воскресенье и Оленька даже назвала свою квартиру — 402.

Но на остановке такси обнаружилось, что мой бумажник, а с ним японский перочинный ножичек и проездной билет на текущий месяц исчезли неизвестно куда и как я ни тужился вспомнить, ничего кроме Оленьки и ее анатомических деталей вспомнить не мог. Единственное, что мне пришло в голову, это то, что вещи я выронил в лифте и милая Оленька, поднимаясь домой, все это нашла и теперь не спит, смотрит в окошко и ждет-недождется своего Кузю. Чтобы не обманывать Оленькиных надежд и себя самого пришлось вернуться назад вприпрыжку.

Квартира 402 на звонки долго не отзывалась, что меня очень удивило, но я подумал, что слабенькое Оленькино здоровье не выдержало и она сердешная заснула прямо у окошка. Наконец дверь отворилась и на пороге показался заспанный старичок в измятой пижаме.

Я говорю:

— Можно Олю, пожалуйста.

Он очень удивляется и спрашивает:

— Какую Олю? Мою жену зовут Соня.

Я говорю:

— Очень приятное имя у вашей супруги, но мне нужна Оля с которой полчаса назад мы катались в лифте. Я ее щупал и, видимо, тогда обронил на пол из бокового кармана бумажник, а с ним ножичек и проездной билет.

— Я не знаю, — отвечает мне старичок, — какую Олю вы щупали, но в нашей квартире такие не живут и я попрошу вас убраться по-доброму, так как время уже два часа ночи и я хочу спать.

И так это раздраженно он говорил, будто бумажник с двумя сотнями пропал не у меня, а у него. Я помню, очень на это обиделся, стукнул старичка по лбу и, заскочив в комнату, содрал одеяло с кровати, где кто-то сильно сопел и даже из-под одеяла торчала голая ступня и очень подозрительно светилась при лунном свете. Содрал одеяло и вижу, лежит маленькая такая старушонка в длинной распашонке, а Оленьки нигде нет, даже и духом ее не пахнет, а пахнет кирзовыми сапогами и еще чем-то.

А старушка долго-долго так чухалась, а когда очнулась, взглянула на меня и говорит:

— Пашенька, на помочь, он меня изнасильничать хочит. Чтоб у него руки-ноги околели у паразита!

Я говорю:

— Не надо, бабуся, волноваться, так как вы никакого интереса для меня не представляете, а не знаете ли вы Оленьку, белобрысую такую и грудастую?

Старушка говорит:

— Никакую грудастую и белобрысую я не знаю и знать не хочу. Пашенька, это хулюган, вызывай скорей милицию, а я его держать буду.

Старушка встала и давай меня за пиджак хватать, а я тут сказал: “Цыц, бабуся!” и даже щелкнул ее по носу. И тут милиционер вошел, которого дед вызвал, пока мы с бабулей разговаривали и говорит:

— Руки вверх, вы арестованы!

Ну, я руки поднял, хотя точно знал, что в кобуре у него пусто, а обычно они там папиросы или чего из мелких продуктов носят.

В отделении я чистую правду рассказал полному капитану в очках и тот сказал:

— Дело ясное. Это опять “Машка белобрысая”. Вы, гражданин, по счету уже третий за эту неделю.

Я говорю:

— Я не знаю какой я буду там по списку, но вы мне, родная милиция, эту Машку поймайте, так как я, признаюсь, ее щупал, но чтоб за это двести рублев отдавать, извини-подвинься. Эти бабы многого хочут.

И дальше я пошел говорить афоризмами, что у нас в заводской курилке пропагандируются и капитан меня понял и ничего не запротоколировал.

Вот я и говорю, как бы у вас с бабой вкусы и интересы не совпадали, у нее глаз всегда на одно метит — на ваш бумажник.

Поговорим о героическом

Кругом, товарищи, столько героев развелось, что людям скромным и незаметным деваться некуда. Просто какой-то массовый героизм повсеместно наступил, все хотят чего-то геройское совершить, отличиться и чтоб обязательно в газете об этом, пусть и мелким шрифтом, но упоминалось. А я лично живу скромно и очень даже не геройски и меня эти разные геройские поступки ни капельки не привлекают, так как кому как, а я лично думаю, что герои они разные нынче бывают. Может быть, я тоже своеобразный герой нашего времени, потому как никуда не рыпаюсь и ничего великого в своей жизни не хочу. Таких сейчас мало и таким, может, как раз и надо медали давать за их спокойные идеалы и невозмутимость. А то вот героев то много, а какие они и почему они ими стали мало кто знает. Вот потому и припоминается мне одна поучительная история.

Жил, значит, в Москве на улице Чкалова скромный такой мужик Прохор Загребаев. И хотя фамилия у него была очень даже и не скромная, а подозрительно вызывающая, но ничего такого Прохор не загребал, а жил тихо и мирно в своей однокомнатной квартирке с супругой Анютой и работал обыкновенным бухгалтером в одном скромном московском учреждении в каком-то там тихом и незаметном переулке. И на работе Прохора уважали за его некрикливую и спокойную натуру, считали хорошим и справным работником, а на вечную его молчаливость смотрели хоть и с удивлением, но с почтительным.

И во всех отношениях Проша был бы человеком положительным и безгрешным, если бы не игра природы, которая, как известно, безгрешных людей не держит. А имел Проша очень даже подозрительный грешок, какой многие особи мужского пола в себе часто обнаруживают и потом, в виду своих взглядов и наклонностей, по-разному в течение всей жизни развивают или наоборот беспощадно гробят. Одним словом, Проша увлекался порнографией и собрал очень большую коллекцию этого добра, где-то около двухсот фотографий различного цветового и смыслового содержания.