Омар Брэдли - Записки солдата

2-й бронетанковой дивизии. Едва хвост дивизии миновал перекресток, как к генералу подлетел запыхавшийся французский фермер, изо всех сил нажимавший на педали велосипеда.

- Боши, боши, - кричал он, указывая назад на дорогу, по которой приехал.

- Сколько? - спросил Брукс, подавая знак своему радисту включить передатчик, установленный в джипе.

- Много, много, - ответил француз, задыхаясь. Брукс повернул часть своих танков как раз вовремя, чтобы захватить противника в момент подхода к перекрестку.

Обрадованный сообщениями о полной дезорганизации немцев, я пристально следил за Брестом, пытаясь найти ключ к разгадке непостижимого для меня упорства, с которым противник оборонял эту крепость. Несмотря на безнадежность своего положения, гарнизон Бреста отражал удары трех американских дивизий. Поэтому я не был склонен принимать на веру предсказания о полном разгроме немцев, прежде чем мы дойдем до Рейна. Может быть, там, на Рейне, немцы поймут всю бессмысленность дальнейшего сопротивления и попытаются спасти то, что еще может быть спасено. Для этого им придется признать свое поражение, прежде чем они задохнутся в тисках между нашим фронтом и русскими. Но если противник вздумает оказать сопротивление на Рейне, мы могли с полной уверенностью считать, что он будет драться до конца.

Таким образом, для того чтобы приблизить конец войны, мы должны были прорваться к Рейну и заставить противника капитулировать. Но мы могли надеяться выйти к Рейну только при условии, что сохраним темпы наступления, взятые нами после прорыва у Сен-Ло, пока не преодолеем линию Зигфрида. Ведь по быстрому темпу нашего продвижения противник легко мог сделать вывод, что наши линии снабжения чрезмерно перегружены. Если бы он был в состоянии задержать нас на линии Зигфрида, он смог бы заставить нас остановиться для перегруппировки и пополнения запасов. Либо он должен был остановить нас на линии Зигфрида, либо ему нужно было откатиться назад да Рейн,

Логически рассуждая, противник должен был сдаться на том этапе, когда наше наступление перешло в преследование, так как именно в последующие восемь месяцев войны Германия понесла самые тяжелые жертвы и подверглась наиболее ожесточенным воздушным бомбардировкам. Более того, если бы немецкая армия сбросила Гитлера, пока ее не раздавили на глазах немецкого народа, охваченного сомнениями и недоверием, она могла бы сохранить миф о своей непобедимости, приписав поражение нацистам.

Но всякая надежда на восстание против Гитлера к этому времени была уже потеряна; чрезвычайные меры, принятые Гиммлером после покушения на Гитлера 20 июля, заставили германскую армию замолчать. Что касается самих нацистов, то у них, конечно, не могло быть колебаний, так как иного выхода для них не было. Они, как никто другой, отдавали себе отчет в том, что их преступления не останутся безнаказанными. Стремясь продлить свою жалкую жизнь еще на несколько недель или месяцев, они предпочли увлечь за собой в пропасть весь немецкий народ.

Однажды ясным сентябрьским утром, когда я сидел в своем прицепе близ Шартра, занятый расчетами потребного количества транспортных средств для наступления к Рейну, вдруг раздался легкий стук в дверь и на пороге появился сутулый человек в помятой военной форме. В руке он держал видавшую виды каску. На усталом лице бродила слабая улыбка. Это был Эрни Пайл, наш неизменный спутник еще со времен сицилийской кампании.

- Эрни! - воскликнул я, - Эрни, входите. Я слышал, будто вы собираетесь домой?

Он бросил каску на кожаный диван, кивнул головой и с усилием улыбнулся.

- Я только что прибыл из Парижа, Брэд, и хочу попрощаться.

- Вы вернетесь?

Эрни отрицательно покачал головой и пожал плечами под мешковатой курткой танкиста.

- Отдохните пока, вам и так досталось.

- Даже слишком, - согласился он.

Тунис, Сицилия, Италия и теперь Франция - 22 месяца боевой страды. 22 месяца! А сколько друзей пришлось завернуть в тюфячные чехлы, в которых мы хоронили своих солдат и офицеров. Для человека, который выстрадал все это, как Пайл, этого было вполне достаточно, даже слишком много.

За время своей последней болезни Эрни задолжал огромное количество строчек, и теперь он героически вылезал из долгов, отсылая каждый день новое сообщение. Хуже всего было то, сказал Эрни, что он совсем исписался. Война выжала из него все, до последней капли.

- Пара месяцев отдыха, - сказал я, - и вы снова будете с нами на фронте.

Эрни выжал еще одну улыбку.

- Говорят, к тому времени война уже кончится...

- Может быть, - согласился я. - Но если противник окажет такое же сопротивление, какое Рамке оказывает в Бресте, кто знает, сколько времени она еще протянется. Сейчас как раз время прекратить войну, но все признаки говорят об обратном. Если немцы не сложат оружия на Рейне, нам, может быть, придется искрошить их на мелкие кусочки, прежде чем они сдадутся.

Пайл с удивлением посмотрел на меня.

- Чем ближе к фронту, тем люди настроены куда оптимистичнее, особенно в 1-й армии. Я пожал плечами.

- Может быть потому, что сейчас кажется, что все идет так гладко.

Эрни вернулся в Париж к завтраку. Больше я его никогда уже не видел. Однажды вечером на обеде в Висбадене, всего лишь за шесть дней до встречи с русскими, мне была вручена телеграмма, переданная по телетайпу Хью Бейли, сотрудником агентства Юнайтед Пресс. Эрни был убит японским пулеметчиком на одном из островов близ Окинавы. Американские солдаты потеряли своего лучшего фронтового друга.

Несколько озадаченное легкостью, с которой Монти продвигался северо-восточнее Сены, главное командование экспедиционных сил союзников пересмотрело свою стратегию наступления в Восточной Франции и 4 сентября принядо решение не препятствовать Паттону наступать на Саар. Главное командование считало, что в условиях полной деморализации противника можно было обеспечить снабжение армии Паттона без ущерба для Монти. Хотя основные усилия союзников все еще были направлены на поддержку наступления Монти, на этот раз главное командование начало склоняться к нашей стратегии наступления на двух операционных направлениях.

Вместо того чтобы повернуть все три корпуса 1-й армии севернее Арденн, Ходжес должен был оказывать поддержку наступлению Монти силами двух корпусов, а третьим корпусом, охватывая этот лесной барьер с юга, поддержать наступление Паттона на Франкфурт. Такой двойной удар севернее и южнее Арденн неожиданно принес нам тактическую удачу. Эйзенхауэр не был больше связан одной осью наступления, на которой противник мог сосредоточить свои средства обороны. Наступая на широком фронте на двух направлениях, Эйзенхауэр получил возможность маневрировать и скрывать от противника свои намерения. Если бы немецкое командование сосредоточило свои войска на севере, чтобы отразить наступление на Рур, оно было бы вынуждено ослабить оборону Саара и поставило бы этот участок фронта под удар армии Паттона. С другой стороны, если бы оно сосредоточило свои войска в Сааре, оно могло это сделать только за счет риска прорыва англичан на севере. Пока мы держали инициативу в своих руках на широком фронте, линия обороны противника неминуемо чрезмерно растягивалась и наши войска имели полную возможность прорвать ее.