«Жажду бури…» Воспоминания, дневник. Том 1 - Василий Васильевич Водовозов
Ландтаг (нем. Landtag, от Land — земля, страна и Tag — собрание) Пруссии, король которой одновременно являлся с 1871 г. германским императором, состоял из двух палат — верхней (господ), соединявшей в себе элементы наследственности, пожизненного назначения и представительства (крупные землевладельцы, университеты, города), и нижней (депутатов), избираемой по двойной системе выборов.
615
Л. П. Меньщиков, служивший тогда в Московском охранном отделении, перечисляя фамилии арестованных «в ликвидацию 12/III», отмечал, что «были на несколько дней задержаны еще В. В. Водовозов и его жена В. П. Водовозова, пытавшаяся во время обыска сжечь какую-то нелегальщину» (Меньщиков Л. П. Охрана и революция: К истории тайных политических организаций, существовавших во времена самодержавия. М., 1928. Ч. 2, вып. 1. С. 157). Как указывалось в рапорте прокурора Киевской судебной палаты от 1 декабря 1898 г., у В. П. Водовозовой изъяли «1) две тетради, в одной из коих записана речь, произнесенная фон Косцельским в германском рейхстаге по поводу тенденций и агитации партии социал-демократов, а в другой отмечены названия разных книг по юридическим, социальным и политико-экономическим вопросам и фамилии разных лиц, которым книги выдавались. В числе других встречаются фамилии Биска, Полины Гиберман, Николая Бердяева, Павла Тучапского и других, частью привлеченных к дознанию о “Киевском союзе”, частью привлекавшихся ранее к дознаниям о государственных преступлениях, 2) два полулиста писчей бумаги с записанным на них отрывком произнесенной в германском рейхстаге депутатом Бебелем речи о сущности и стремлениях социал-демократии и 3) остатки полусожженной печатной брошюры “Задачи русской рабочей партии”, издание “группы рабочих революционеров” 1898 года. Брошюра представляет собой, как это и отмечено в предисловии, извлечение из труда Геда и Лафарга “Программа рабочей партии”» (ГАРФ. Ф. 124. Оп. 5. Д. 11. Л. 265).
616
Один из участников революционного кружка, созданного учащимися 2‐й Киевской гимназии, вспоминал: «Анатолий Вержбицкий, alter ego А. В. Луначарского, давший с последним “Аннибалову клятву” служить революции и рабочему классу, был большим энтузиастом нашей затеи. Оба они (А. В. Луначарский вступил несколько позже в наш кружок) заняли видное положение в организации и были неразлучными друзьями. Оба они вышли впоследствии, благодаря неладам с начальством, из гимназии и уехали в 1894 году в Швейцарию <…> к самому П. Б. Аксельроду на выучку. О первом из них, исключительно восторженном юноше, А. Ф. Вержбицком, преждевременно погибшем от тифа в голодный год (по дороге из Средней Азии на съезд научных работников заразился тифом и умер в Москве, где похоронен в 1922 году), надлежит упомянуть как об очень глубоком, вдумчивом и высокой культуры общественном работнике в дальнейшей его карьере. За деятельность в киевской с[оциал]-д[емократической] организации он был привлечен в марте 1898 г. в числе других членов “Союза борьбы [за освобождение рабочего класса]” и выслан из Киева под надзор полиции. В дальнейшем и до самой смерти А. Ф. Вержбицкий работал в рядах общественной агрономии» (Мошинский И. Н. На путях к 1-му съезду РСДРП: 90‐е годы в Киевском подполье. С. 58).
617
Ср.: «Человек крайне жалкого образования, грубый, жестокий и неумный, сыщик по страсти, но без всякого сыщицкого таланта, Новицкий современного революционного движения, разумеется, совершенно не понимал. Настолько не понимал, что очень часто и очень многим выражал глубокое и, очевидно, совершенно искреннее удивление по тому поводу, что евреи могут принимать участие в революционной деятельности.
— Ну, русские, это я понимаю; отчего же им не позабавиться? Но евреи! Ведь действительно же их положение тяжело, и наказываем мы их куда построже, чем русских; чего же они еще лезут? Неужели им этого мало?!
Для него революционное движение вызывалось, очевидно, не тяжелыми условиями жизни, не социальным неравенством и не политическим гнетом, а, наоборот, тем, что люди с жиру бесятся; если же на его пути встречались люди, революционность которых слишком явно противоречила его теории, то он недоумевал, искренно негодовал на них и столь же искренно мстил им, как за личную ему обиду.
Совершенно естественно, что разобраться в психологии революционеров он был совершенно не в состоянии, отличить различные течения в их среде — тоже, почему он и мог предъявлять одному и тому же человеку обвинение в одновременной принадлежности к социалистско-революционной и социал-демократической партии.
Я сказал, что он был сыщиком по страсти, но без сыщицкого таланта. Может быть, еще более он был палачом по страсти. Сыск тонкий, построенный на психологии, его тяжеловесному уму был недоступен. Он понимал физическую силу, угрозу; он рычал, топал ногами на арестованных, особенно на рабочих, угрожал им всяческими карами и иногда у слабых людей вынуждал предательство, но редко. Для большинства его приемы были слишком грубы, слишком примитивны. В этом, и почти только в этом, состояла его система сыска. Опутать арестованного сетью лжи, затронуть его самолюбие, сыграть на его благородстве и этим путем довести до сознания или даже до предательства, как это умел делать Зубатов, Новицкий не мог. Нужно отдать ему справедливость, что и провокацию он не признавал, потому ли, что она требовала большей изворотливости, чем отпущенная ему природой, а может быть, и потому, что она возмущала даже и его покладистую жандармскую совесть» (Водовозов В. В. Д. Новицкий. (Из личных воспоминаний) // Былое. 1917. № 5/6. С. 84–85; см. также о В. Д. Новицком: Водовозов В. По поводу «нового курса» в Одессе // Товарищ. 1907. № 35. 24 авг.).
С тех пор как я живу сознательною жизнью, я смотрел и смотрю на наше правительство как на самую главную из тех благих сил, которые дали России ее настоящее положение в мире. Эта мысль, которая всегда владела и владеет мною, еще более окрепла под влиянием занятий исторической наукой, которой я предался, — и я не мог и не могу представить себе свою жизнь посвященной чему-либо иному, кроме службы правительству. По окончании университетского курса я был оставлен при университете, получил звание приват-доцента, — и Министерство народного просвещения командировало меня за границу, куда я и должен был отправиться 20 мая сего года. Но 29 апреля произошло событие, разрушившее все мои предположения и создавшее для меня из жизни одну нескончаемую нравственную пытку.
Одна моя знакомая — Наталия Вержбицкая — пришла ко мне вечером этого дня и предложила идти вместе на реферат о драмах Ибсена, который должен, как она сказала, читаться на квартире князя Андроникова. Мы пошли туда, и там в 11½ ч. вечера все присутствующие были арестованы по распоряжению г. начальника
