Ирэн Фрэн - Клеопатра

Она тут же выработала новый план: поскольку Октавиан хотел злоупотребить ее доверием, он сам будет обманут. И в одну секунду вооружилась единственным оружием, которое у нее оставалось: волей.

Когда Октавиан окончил свою красивую речь, она мобилизовала все свои актерские способности, приняла умоляющий вид и стала взывать к его милосердию, к его жалости. И чем усерднее она упрашивала его о снисхождении, тем больше ликовал Октавиан, убеждая себя, что царица всем своим существом привязана к жизни.

Она поняла, что рыбка проглотила крючок; и, продолжая разыгрывать комедию, притворилась, будто хочет облегчить свою участь путем пошлой торговли: стала перечислять ему, как если бы от этого зависела ее жизнь, все принадлежавшие ей сокровища.

Свидетелем этой сцены был один из дворцовых интендантов. Этот предатель, тоже поверив в разыгрываемый царицей спектакль и, несомненно, желая выслужиться перед новым господином, заметил (наверняка справедливо), что список сокровищ не полон и что Клеопатра утаила от Октавиана часть своих драгоценностей.

Услышав это, царица впала в такой гнев, что, несмотря на свою слабость, умудрилась схватить интенданта за волосы и дать ему пощечину. Октавиан, еще не понимая, что его заманивают в ловушку, не смог сдержать улыбки. Все с тем же лицемерным состраданием, которое демонстрировал с начала их встречи, он принялся успокаивать царицу, про себя убежденный, что она именно такова, какой он ее представлял: ничтожная, загнанная в тупик интриганка, готовая, ради спасения своей шкуры, на самую низкосортную лесть. И Клеопатра, которая уже читала его мысли как открытую книгу, немедленно ответила репликой, обрадовавшей Октавиана еще больше. «Но ведь это просто неслыханно, Цезарь! — коварно воскликнула она. — Ты, в моих жалких обстоятельствах, удостоил меня посещения и беседы, а мои же рабы меня обвиняют, и за что? За то, что я отложила какие-то женские безделушки — не для себя, несчастной, нет, но чтобы поднести Октавии и твоей Ливии и через них смягчить тебя и умилостивить!»[136]

Октавиан ликует. Он застывает в позе благородного героя и не без пафоса говорит, что «охотно оставляет ей эти украшения» и что «все вообще обернется для нее гораздо лучше, чем она ожидает»[137].

После чего, уверенный, что во время триумфа покажет царицу своему народу, Октавиан покидает ее апартаменты и, окончательно успокоившись, начинает отдавать необходимые распоряжения относительно отъезда в Рим.

С этого момента все немногое время, которое у нее осталось, Клеопатра использует для того, чтобы подготовить свой уход из жизни. Она знает, что Октавиан не покинет Египет раньше, чем через две-три недели: он должен оценить состояние страны, заложить основы стабильной власти, наконец, собрать царские сокровища и конфисковать в городе все то, что привлекает его алчный взгляд. Срок вполне достаточный, она успеет тщательно продумать свою последнюю мизансцену. Хотя царица и находится во дворце, попавшем в руки врага, осуществить задуманное ей будет не так уж трудно; она не зря почти сорок лет прожила среди интриг и сумеет достать, когда пожелает, то немногое, что ей еще нужно: пару-другую этих маленьких гадюк — единственных из всех рептилий, с которыми она проводила эксперименты в последние месяцы, способных подарить ей спокойную, то есть почти безболезненную и почти мгновенную смерть.

Этих маленьких змей с белым брюшком, с двумя бугорками над глазами, с чешуйчатой, крапленной рыжими точками спиной можно найти в пустыне сколько угодно, стоит только миновать пригороды Александрии. В обычном, свернутом состоянии они не длиннее локтя; значит, их легко спрятать: например, в кувшине с водой или в корзине с фруктами — почему бы и не в корзине, ведь Октавиан, чтобы не дать царице умереть, приказал хорошо кормить ее и удовлетворять все ее гастрономические капризы…

Царице, чтобы осуществить свой план, необходимы сообщники; но во дворце у нее еще осталось достаточно верных слуг, которые из сочувствия к ней найдут несколько таких змеек, не спрашивая, зачем они ей нужны, и принесут, спрятав так, как она им скажет, в назначенный ею момент.

В Александрии, между прочим, никто никогда не боялся змей. Напротив, их называли «добрыми духами», в память об Александре: потому что, как говорили, Олимпию, мать завоевателя, сделал беременной змей, а не царь Филипп; а другой змей показывал Александру дорогу во время ужасного перехода через пустыню, к оазису Сива, к храму Амона, жрецы которого признали в Македонце единственного воителя, достойного стать наследником строителей пирамид.

В память о завоевателе александрийцы, еще в эпоху основания города, завели обычай жить вместе со змеями. Они берут их в дома, кормят утром и вечером (после того, как сами поедят) мукой, смешанной с вином и медом. Щелчок пальцами, и змеи, уже зная, что их сейчас будут кормить, выползают из своих укрытий; потом, когда насытятся, еще один щелчок — и они вновь исчезают в норе, и никогда никого не кусают, даже детей.

А поскольку змеи, как считается, приносят счастье, их изображают над входной дверью, чтобы в дом пришло процветание: чаще всего в виде двух маленьких гадюк, симметричными извивами оплетающих палочку. Сам Гермес, бог дорог, приключений и богатств, доставляемых из Великой Дали, держит в руке этот магический знак; а многочисленные врачи Золотого города интерпретируют то же изображение как символ жизни, представляющей собой, по их мнению, смешение противоположных сил, идеальное равновесие которых и порождает здоровье. В блистательной Александрии всем управляет божественный змей — даже сейчас, когда, после победы Октавиана, Дионис, другой владыка сил земли, предпочел покинуть город.

Значит, ни один слуга не побоится, чтобы помочь царице, поймать в пустыне несколько таких змей. Да и можно ли лучше закончить историю славной династии, основанной соратником Александра, чем связав имя последней ее представительницы со змеей? Тем более что другая змея, царская кобра, вот уже несколько тысячелетий украшает корону фараонов — а иногда и изображения Исиды…

Что ж, решено, именно так она сойдет со сцены — ведомая змеей; так выиграет последнюю битву, обеспечив победу сил земли над силами неба. Искупавшись, возложив на себя оставшиеся у нее украшения, облачившись в царские одежды, с белой диадемой на лбу, она, после своего последнего ужина, просто протянет руку к маленьким белокожим гадюкам из пустыни. Хармион и Ирада, ее верные прислужницы, помогут ей в этой последней битве. Все, что от них требуется, — это чтобы они не позволили ей, царице, увидеть змеек в момент смертоносного укуса. Змеи должны быть спрятаны между листьями, прикрывающими смоквы, — если, конечно, она остановится на мысли (которая, впрочем, кажется превосходной), что их доставят в корзине с фруктами. Корзину принесет слуга, с самым невинным видом, в конце ужина. Эти идиоты римляне увидят ее, царицу, уже мертвой; но прежде она доставит себе последнее удовольствие: напишет Октавиану письмо, в котором попросит захоронить урну с ее прахом рядом с прахом Антония. По одной этой фразе он поймет, что проиграл. И что последнее слово, как всегда, осталось за ней.