Эрнст Кренкель - RAEM — мои позывные
«Веду роскошную жизнь. Впервые залез в ванну. Кушаю апельсины. Курю папиросы. Ну, до чего же хороша жизнь!»
Уже на «Мурмане» узнали переданный по радио приказ исполняющего обязанности начальника Главсевморпути Георгия Алексеевича Ушакова:
«Приказываю с 19 февраля сего года 16 часов считать станцию „Северный полюс“ закрытой и исключить ее из списка полярных станций Главсевморпути. Личный состав станции полагать на борту ледокольных пароходов „Таймыр“ и „Мурман“. Наблюдение в эфире за сигналами радиостанции UPOL прекратить».
А в это время, пока мы блаженствовали на «Таймыре» и «Мурмане», на всех парах к нам спешил ледокол «Ермак». На чистой воде через сутки произошла встреча трех кораблей. На «Ермаке», которым командовал Владимир Иванович Воронин, к нам прибыл Отто Юльевич Шмидт. Мы пересели на «Ермак». Полюбовавшись на красивые горы Исландии, до которой мы, к счастью, не добрались, пошли дальше.
В Северном море попали в жесточайший шторм, оглушивший нас фантастической качкой. Если качка ощутима на пассажирских лайнерах, то на ледоколах, за счет яйцеобразности корпуса, это просто что-то совершенно сверхъестественное. Нас клало на 45°. Невозможно было не только стоять и ходить, но даже спать. Чтобы не вывалиться с коек, приходилось расчаливаться руками и ногами. Несмотря на то, что штормовая погода не способствовала комфорту, это были приятнейшие минуты, так как можно было все же рассматривать присланные из дома фотографии, читать письма.
У «Ермака» было маловато угля. Отказавшись от мысли прийти в Ленинград прямым ходом, мы направились для пополнения угольных запасов в Таллин, который был тогда столицей буржуазной Эстонии. В Таллине нас замечательно приняли работники полпредства, и полпредские дамы повели по магазинам, где мы накупили разных сувениров для своих близких.
На дипломатическом завтраке в полпредстве один из гостей задал мне каверзный вопрос:
— Скажите, господин Кренкель, кому может принадлежать Северный полюс? Арктика разделена на секторы — советский, датский, норвежский, канадский. Очевидно, так же должно быть и на полюсе?
В нарушение дипломатической вежливости я ответил:
— Северный полюс принадлежит тем, кто чаще там бывает и чаще туда летает!
Из Ленинграда навстречу «Ермаку» вышел ледокол «Трувор», на борту которого были наши жены и еще одна партия представителей печати.
К Ленинграду мы шли по каналу, который был пробит для торговых кораблей. Нас встретил целый отряд буеров, лихо мчавшихся по ледяным полям навстречу ледоколу. На парусах слова приветствий. Вскоре мы вошли в торговый порт, заполненный несметным количеством ленинградцев.
Начался митинг. Когда он кончился, нас рассадили по машинам, и мы поехали в город. Невский проспект забит до отказа. Милиция пыталась установить какой-то порядок, но не получалось. Машины двигались черепашьим шагом, с трудом протискиваясь через людское море. Кое-как добрались до гостиницы «Европейской». В «Европейской» нас разместили в роскошных номерах. Камины… Китайские вазы… Рояли, на которых, к слову сказать, никто из нас играть не умел… Одним словом, принимали нас не хуже, чем вдовствующую императрицу или какого-нибудь индийского набоба. Все было очень здорово…
Вечером состоялся концерт, потом танцы, и лишь поздно вечером мы отправились на вокзал. Опять цветы, фотографы. Заснули мы далеко за полночь.
На всем пути от Ленинграда на станциях нас радостно приветствовали соотечественники. Даже ночью, в темноте, люди стояли с развернутыми знаменами, чтобы передать нам слова привета. Это было тепло и трогательно, но поезд спешил. Иван Дмитриевич не спал всю ночь. Он выходил на остановках и произносил прочувствованные речи.
На станции Клин вошел парикмахер и сказал, что нас приказано побрить. Мы сообразили: значит, с вокзала нас куда-то повезут. Нетрудно было понять, по какому адресу предстоит нам ехать.
И действительно, встреча началась сразу же на Октябрьском вокзале. Нас приветствовал Народный комиссар иностранных дел М. М. Литвинов, новый начальник Гражданского воздушного флота Герой Советского Союза В. С. Молоков, наш славный дядя Вася. Мы встретились здесь на вокзале с пролетавшими над полюсом летчиками. Нас приветствуют М. М. Громов, В. П. Чкалов, А. В. Беляков и А. Б. Юмашев. Вся Комсомольская площадь от края до края представляла собой море голов. Перед Октябрьским вокзалом была сооружена маленькая трибуна. Митинг открыл секретарь Московского городского комитета партии А. И. Угаров.
Это был пасмурный сырой мартовский день. Раскисший снег. Серые дома. Море москвичей на площади, над которым клубится пар от дыхания. Папанин произнес короткую речь, поблагодарил за теплую встречу. В этот момент началось страшное: на площади как бы пошла волна, задние напирали на передних. Мы понимали, чем это грозит. Любому человеку просто трудно удержаться на ногах. Понял это и Угаров. Чтобы избежать беды, он скомандовал:
— Быстро, быстро заканчивайте!
Мы закончили и спустились в ожидавшие нас машины. Молодец Угаров. Вовремя он подал команду. Мы поехали в Кремль и уж потом узнали, что на площади оказалось бессчетное количество потерянных калош, но, слава богу, обошлось без несчастных случаев.
Через Орликов переулок мы въехали на улицу Кирова. Вдоль тротуаров шпалерами стояли москвичи и бурно аплодировали. С крыш сыпались десятки и сотни тысяч листовок. Вот и знакомая парикмахерская на улице Кирова, где я постоянный клиент. Машу мастерам. Кажется, они меня узнали. Скоро опять буду сюда заходить.
Как и после возвращения с «Челюскина», автомобили, на которых мы ехали, были увиты цветами. Как и тогда, на первой машине ехал Отто Юльевич Шмидт с Папаниным, затем все мы остальные. Машины въехали в Кремль, и мы попали в Георгиевский зал, где уже собрались все приглашенные на встречу. Вдоль зала в несколько рядов стояли накрытые всякими яствами столы. За столами 800 человек, которых мог вместить этот зал.
Один стол, стоявший в конце зала не вдоль, а поперек, пустовал. Нас провели поближе к нему. Ждать пришлось недолго. Вскоре открылась боковая дверь, и вошел Сталин с членами Политбюро. Раздались овации, приветственные крики.
Пригласили к этому столу и нас. Впереди Папанин со знаменем, которое развевалось у нас на полюсе, затем гуськом все мы. Нас радостно приветствовали и рассадили за этим первым столом.
Папанин сидел между Сталиным и Молотовым, я — между Буденным и Ждановым. Разговоры мы вели вполне светские.
— Товарищ Кренкель, — спросил Буденный, — что вы будете пить — коньяк или водку?
— Я, Семен Михайлович, воспитывался на самогоне. Поэтому, с вашего разрешения, буду пить водку.
