Александр Половец - БП. Между прошлым и будущим. Книга 1

— Ну, да ладно об этом… Знаешь, со мной недавно интервью потрясающее сделали. Двое — один в Петропавловске-на-Камчатке, другой в Тель-Авиве — придумали вопросы и ответили на все эти вопросы моими стишками. Причем, все так здорово подбирается, хотя иногда ответы получаются прямо противоположными…

Что я этим тебе хочу сказать: мир устроен противоречиво и при этом чудовищно жестоко. Но в этой жестокости есть какая-то разумность: я говорю не о естественном отборе, а о том, что мир сопротивляется твоему благополучию. Мир все время ставит тебе какие-то препоны, трудности.

— Я бы не отнес это ко всем: кому-то ставит, кому-то нет…

— Но все равно происходит некое преодоление. Я сейчас вспомнил фразу, не помню, кто её произнес. Кто-то пожаловался на жизнь — кажется, Крылову, академику, который был известен как крупный строитель. И тот ему ответил «физическим» образом. Он сказал, что мы ругаем сопротивление среды, но если бы не было сопротивления среды, не было бы движения, потому что от этого сопротивления, от воды, например, отталкиваются колеса парохода. И к литераторам это ужасно точно относится.

А может, для меня сопротивление среды сконцентрировалось в какие-то времена, когда-то, так что здесь абсолютно ни при чем общество и государство. Недавно умер великий поэт Булат Окуджава. Я сейчас это говорю совершенно официально — великий! Ты представляешь Окуджаву, выступающего с речью, в которой он говорит, что государство должно его содержать? Его жизненная позиция была всегда безупречна.

Меня и сейчас волнует, как там живут в России хорошие писатели — не те десять тысяч, что состояли в Союзе писателей…

— Ельцин дал какие-то деньги на ежегодные стипендии для группы деятелей культуры — и в их числе литераторам, — заметил я.

— Кстати, в связи с журналами — о России. Я ничего не могу сказать аргументированного, может быть, но я точно знаю: в России все будет хорошо, и, наверное, это основа моего оптимизма. Чудовищно талантливая страна! В смысле людей талантливая.

— Ну, а про Израиль: каким ты видишь его будущее?

— Я точно знаю, что и там все будет хорошо. Потому что при всем том, что я вижу внутри страны, если бы все это Богом не охранялось, не содержалось и не паслось, все давно бы рассыпалось к… матери, было бы завоевано и т. д.

— То есть ты веришь в некое провидение?

— Я не знаю, как это назвать — логика провидения человечества, технология истории народа, судьбы народа… Природа… Развитие взаимоотношений…

— Может быть, выразить это как запрограммированность истории? Существует ведь и такое предположение…

— Очень может быть… Я как-то отчетливо, живя там, внутри, чувствую, что это некая неприступная и нерушимая штука, — иначе давно бы всё разрушилось. Ну, хрупкая вот такая орешина посреди — я не знаю чего, да еще внутри этой орешины такое количество врагов, червей… Ужасно много вещей совершенно невозможно сформулировать, потому что как только ты начинаешь артикулировать, ты видишь, насколько слова не могут это выразить…

Здесь мы вынуждены были прервать разговор — ехать на выступление было не так и далеко, только времени на дорогу оставалось совсем в обрез. А будь его чуть больше — я, не оспаривая его прогнозы, непременно выразил бы Игорю свое несогласие с его последним утверждением (кстати, вот уже второй раз повторенным в нашей беседе): всё же редко кому удается быть столь выразительным, как это получается у него, Игоря Губермана. В любой момент я могу представить себе его, извергающего на слушателей каскад остроумных и едких четверостиший, или вспоминающего о том, как они рождались — в тюремной камере, на лесоповале, в самолете, несущем его из Израиля в Мельбурн, в Москву, в Лос-Анджелес…

Губермана, действительно, сегодня ждут везде. Я не оговорился: и в местах бывшей отсидки тоже — где его выступления проходят с особым успехом, окрашенным бывшей причастностью Игоря к судьбе людей, остающихся и ныне там.

Чаще всего — не по своей воле…

Ноябрь 1999 г.

Глава 10

Этот счастливый человек Севела

Продолжая тему писательского счастья, вспомним Эфраима Севелу — одно время Фима, так зовут его друзья, был самым популярным писателем в русском зарубежье. И был он одним из тех, кто чувствовал себя вполне счастливым: потому что выехал он после долгих мытарств из России почти первым в «третьей волне», можно даже сказать, открыв своим выездом эту волну.

И теперь он, бывший киносценарист, делал уже вне СССР то, что действительно умеет хорошо делать: он писал забавные книги, которые потом переводились на многие языки и расходились тиражами фантастическими, недоступными здесь для русских писателей. Книг — десятки: от почти швейковского «Мони Цацкеса — знаменосца» до озорной «Русской бани» — мужского (веселого и скабрезного) разговора, который ведут в ней хорошо «врезавшие» и разомлевшие от духовитого пара и обильных закусок хозяева жизни обкомовского масштаба.

Вот об этом мы с ним и говорили, запивая аппетитный шашлык сухим винцом в ресторане кавказского профиля на нью-йоркском Брайтоне.

— Ничего! После Калифорнии — ни строчки! Если не считать одного американского сценария… — говорил мне Севела теперь, спустя полгода после того, как провел месяца два у моих друзей в Монтерее, излюбленном нашими литераторами, бегущими от шума больших городов.

— Но прошлую зиму — с декабря по май — я бы назвал одним из самых продуктивных периодов. Калифорния — прекраснейшее место для работы, нигде мне так хорошо не пишется, как у вас. Вот посуди: в эти месяцы я успел завершить два романа — «Тойота-Королла» и «Все не как у людей», который уже куплен нью-йоркским издательством «Харпер энд Роу» и немецким издательством. У вас же я написал и сценарий художественного фильма «Сиамские кошечки» — кажется, он скоро будет сниматься.

— Почему-то люди убеждены, что у писателя-юмориста и в жизни должны случаться какие-то забавные истории — ведь откуда-то ты черпаешь сюжеты для своих книг? Было ли что-нибудь подобное, например, во Франкфурте? — поинтересовался я, вспомнив, что он только что вернулся с традиционной книжной ярмарки в Германии.

— Ну, конечно же! — с нескрываемым энтузиазмом заговорил мой собеседник. — Один эпизод, очень для меня приятный, произошел с книгами, выставленными на немецком стенде. Кроме одной на витрине, каждая книга на выставке представлена еще в двадцати девяти копиях — про запас. На третий день выставки все 29 запасных копий моих книг были растащены… самими «сейлзменами» — они должны были их продавать! Главный редактор издательства, присутствовавший на выставке, заверил меня, что это ограбление стенда — лучшая рецензия на книгу.