Антон Бринский - По ту сторону фронта

Все дело испортил один из настоящих вартовых, как потом выяснилось, сын старосты. Заподозрив что-то неладное, он спрятался в кустах и оттуда подсматривал за партизанами. Понять, в чем дело, было нетрудно: хотят взорвать! И старосте — его отцу — придется за все отвечать. Увидев поезд, парень бросился по насыпи ему навстречу, сорвал с себя свитку и махал ею, как знаменем, выкрикивая что-то на бегу.

Паровоз остановился метрах в ста от мины. Охрана эшелона — ее было человек тридцать — высыпала из вагонов и открыла огонь по людям, возившимся на рельсах. Пустовой под огнем снимал мину. Подворный с товарищами спешил от перелеска на выручку, стреляя на ходу. Гудованый, раздосадованный неудачей, не обращая внимания на пули фашистов, подбежал к паровозу поближе и одну за другой бросил в него две гранаты. Взрывы покалечили паровоз и вывели из строя нескольких гитлеровцев.

Но уже всполошились немцы в соседних блок-постах, подняли стрельбу, вышли на помощь своим. Партизанам пришлось спешно отойти.

Однако Гудованый не ограничился этим: ведь мина-то была цела, а на место катастрофы фашисты, конечно, пришлют восстановительный поезд. Вот этот-то восстановительный поезд и подкараулил Гудованый и, пользуясь растерянностью, все еще царившей на перегоне, подложил под него свою мину. На этот раз пострадали и паровоз, и рельсы. Дорога не работала двадцать шесть часов.

Эта история невольно вспомнилась мне, пока я слушал Анищенко, восхищавшегося выдумками Гудованого.

Перед витриной в коридоре весь день толпился народ. Смотрели, обсуждали и словно примеряли на себе новую форму.

— Форма должна быть, — рассуждает Есенков. — Уж если воюем хорошо, и одеть надо хорошо. Чтобы видели, что это лучшая армия в мире. Довольно скромничать.

— Только не скоро мы сбою форму наденем!

Это вырывается, как вздох. Чувствуется, что всем очень бы хотелось надеть эту новую форму, а взять ее неоткуда…

Но Гриша Бурханов разыскал где-то малинового сукна и за ночь смастерил себе погоны — грубовато неуклюже, но точно по мерке. Утром удивил всех, явившись с погонами.

— Откуда достал? Как сделал?

Осматривали, тянулись пощупать, но Бурханов еще выше поднимал свои могучие плечи и отстранялся от любопытных.

— Смотри так, не трогай. Если все будут хватать, мне самому не останется.

Надо сказать, что вид у него был внушительный: громадный рост, стройная осанка; шинель хотя и не новая, но хорошо подогнанная и аккуратно заправленная; на сапогах — шпоры, предмет его особой гордости; на плечах — эти вот новые погоны.

— Прямо как генерал! — пошутил кто-то.

А через несколько дней в одной из деревень и в самом деле выделили Бурханова из всех, приняли за генерала. Мы были там в первый раз, и жители, увидев среди приехавших видного парня, да еще со шпорами, да с погонами, не стали спрашивать, а сразу обратились к нему как к командиру. Засыпали жалобами на притеснения со стороны немецких служащих и вопросами:

— Когда придет Красная Армия?

— Можно ли будет весной сеять?

Бурханов был у меня адъютантом. В политике он был не особенно силен, но чувствовал себя обязанным отвечать на все вопросы. И, надо сказать, отвечал вполне удовлетворительно. И даже когда на соседнем хуторе, где жили поляки, какой-то старик, именуя Бурханова «пане генерале», обратился к нему с жалобой, что вот лошадей нет, немцы забрали, не на чем будет пахать, он не особенно смутился:

— Лошадьми поможем… Есть тут поблизости фашистские маентки?

— Есть. Как же! Вот…

— Оттуда и возьмем лошадей. Только вы сами должны помогать.

— А мы поможем, поможем.

А потом обрадованный старик рассказывал:

— Я ведь и сам служил в русской армии… Еще когда! Тоже носил русские погоны.

Неожиданно Сивуха со всей своей группой возвратился из Хочина, не пробыв там и трех дней. Удивленный и обеспокоенный, я встретил его вопросом:

— В чем дело? Почему вы пришли обратно?

— Вот письмо от капитана Каплуна, — ответил Сивуха, подавая пакет. — Он теперь там. И с ним вместе вернулись все, кого вызывали на Центральную базу. Видимо-невидимо народу. Нам уж там и делать нечего.

Письмо Степана Павловича было проникнуто какой-то особенной бодростью. Чувствовалось, что он очень доволен новым назначением. Еще бы! Он и раньше мечтал попасть на Украину — ближе к своим местам, к Подолии, к родной своей Понинке. Когда наши партизаны впервые повстречали его в Боровухе, он со своим отрядом пробирался на юг. И вот теперь он на Украине. Бойцы Сидельникова и бойцы Сазонова входят в его отряд. Силы много. И само собой разумеется, что миссия Сивухи как организатора нового отряда отпадает. Нам беспокоиться не о чем: железные дороги этих районов будут обслужены, наша линия связи будет обеспечена, и партизанские деревни будут защищены. Об этом и писал мне Степан Павлович, добавляя: «Уж я как-нибудь сам постараюсь обслужить это воеводство…» А потом шли приветы и поздравления от старых наших знакомых, которые узнали о награждениях раньше меня. Начальником штаба у Каплуна был Гончарук, заместителем — Бужинский; Сазонов командовал ротой, по-прежнему работая на дороге Сарны — Коростень. А Генка Тамуров вел в отряде комсомольскую работу. По-товарищески шутливо описывал Степан Павлович положение в Белоруссии. Партизанское движение разрослось до того, что, кажется, скоро начнется безработица среди партизан. «…Были мы под Бобруйском — места не могли найти: все занято, везде партизаны. Ходили-ходили, еле взорвали два поезда. Кстати, привет вам от вашего бывшего подчиненного — капитана Шашуры; он под Бобруйском командует целой партизанской бригадой… А Черный на Червоном озере формирует новый отряд во главе с Сураевым и Лагуном, чтобы послать к Выгоновскому озеру — в Богдановку…» (Под Богдановкой находилась одна из наших запасных баз, организованная Сивухой, когда мы готовились к этой зиме.)

Итак, районы за Горынью снова контролируются нашими отрядами. Белоруссия насыщена партизанами, и фашисты никак не могут справиться с нами. После облавы они еще сильнее боятся лесов, деревень и дорог — засели в городах и крупных населенных пунктах. Напуганные нашими налетами, гитлеровцы обносят укреплениями свои казармы и станции: земляные валы, двойные бревенчатые частоколы с метровой земляной засыпкой между ними, паутина колючей проволоки. Часовые с автоматами подозрительно и трусливо вглядываются в каждого прохожего и проезжего. Это, как говорят у нас, не от хорошей жизни. На захваченной земле они живут, как осажденные. А ведь по этой земле надо им везти все новые и новые подкрепления, орудия и снаряды на восток, к Сталинградскому котлу.