Головастик из инкубатора. Когда-то я дал слово пацана: рассказать всю правду о детском доме - Олег Андреевич Сукаченко
Как-то шел я зимой по улице в самый праздничный и романтический ее период, за несколько дней до Нового Года и увидел, как молодая, раскрасневшаяся на морозе красавица-мать стоит перед своим, звонко хохочущим маленьким чудом на коленях, и надевая ребенку на руки теплые варежки (которые он тут же, по вредности своей, пытается с себя сбросить) поет ангельским голосом: «Остыли реки, и земля остыла, но я мороза не боюсь. Это в городе мне грустно было, это в городе мне грустно было, а за городом смеюсь, смеюсь, смеюсь!».
Я так залюбовался этой сценой, что даже остановился на минуту, рискуя испугать прекрасную парочку. И вдруг, как это иногда случается, сразу вслед за светлой радостью, испытанной мною при виде такой отрадной картины, меня охватило чувство пронзительной грусти! Я внезапно понял, что ничего подобного в моем детстве никогда не было и уже, конечно, не будет. А я, быть может, тоже хотел, чтобы мама пела мне колыбельные песни перед сном и шептала о том, как она меня любит…
Глава 74
Прощай, детдом!
Или окончательное расставание с детством
Как преступника тянет на место преступления, так и меня, время от времени, тянет в детский дом. Шутка, конечно. Скорее всего, это просто такая странная ностальгия по детству. Порой мне ужас как хочется приехать в то самое место, где прошли годы моего взросления. Сколько трагических событий пережил я в этих казенных стенах! Сколько горестных лишений и потерь! Но ведь и самая настоящая, неподдельная радость тоже была!
Кто-то вспоминает милый сердцу родительский дом, где человек впервые в жизни произнес слово «мама», где он сделал первые свои робкие шаги по Земле! А для меня стало родным вот это серое, приземистое здание, с уродливыми решетками на окнах, в котором прошло мое сиротское детство. Пусть тяжелое и не особо любезное ко мне, но кто же его выбирает – бери, какое дают и не ропщи на судьбу понапрасну! В любом случае, это лучше, чем ничего.
И вот я уже стою у знакомой до боли калитки. После долгой разлуки я мысленно здороваюсь с детским домом и природой, его окружающей. Пройдя по засыпанной опавшими листьями тропинке и кряхтя от боли в спине (а что вы хотите – возраст!), я кланяюсь старой дикой яблоне, по которой мы карабкались когда-то на крышу столовой. «С отрадой, многим незнакомой» обхожу разросшиеся кусты вдоль здания, за которыми нам так нравилось прятаться, играя в войну. Приветствую, как старого своего друга бетонный забор, что только делал вид, будто является препятствием для детдомовцев, желающих перелезть через него на волю. Улыбаюсь любимому гаревому пятачку перед школой, на котором мы с азартом гоняли футбольный мяч, частенько залетавший в интернатские стекла.
Здесь каждая мельчайшая деталь пейзажа хорошо мне знакома и навечно запечатлена в моей памяти, и все же встречаются вещи, которые меня, уже взрослого человека, удивляют. Взять, к примеру, нашу любимую горку «Медвежку», располагавшуюся в лесу и доставлявшую детдомовским ребятишкам зимой так много радости! Раньше она казалась нам большой горой, с которой так круто было во всех смыслах съехать на санках! А теперь она превратилась в маленький, почти неприметный пригорок и мне даже не верится, что мы могли когда-то играть на нем в «Царя горы».
Когда я жил в инкубаторе, то был абсолютно уверен, что все его огромные, похожие на армейскую казарму палаты, гулкие полутемные коридоры, оканчивающиеся облупленными стенами, широкие, холодные лестницы с истертыми временем ступенями, мрачного вида классы, без всякого намека на уют – не только не близки мне, но и крайне отвратительны! Потому что от них постоянно веяло какой-то сиротской, выматывающей душу тоской и печалью.
Но стоило мне выйти из интерната, как я вдруг почувствовал, что всего вышеперечисленного мне иногда сильно не достает, что я все чаще вспоминаю о детском доме, как о живом существе, со светлой ностальгией! Порою мне очень хочется пробежаться с топотом и гиканьем, как в детстве, по родной школе, зайти в хорошо знакомую палату, где уже нет, конечно, наших заржавевших железных коек, добраться до столовой с тайной и невозможной надеждой узреть там старую повариху! А может, это меня просто сентиментальность с возрастом заедает?
И, тем не менее, глядя сегодня на свой обветшалый детский дом, в котором я прожил столько бесконечно долгих и так быстро промелькнувших лет, где у нас было так неоправданно много бедности, казенщины, неустроенности и так мало простой (а потому, особо ценимой!) человеческой радости, я чувствую, как сердце мое начинает взволнованно биться, к горлу подступает предательский комок, а в голове крутится только одна, парадоксальная и удивляющая меня мысль, что все-таки совсем не напрасно провел я здесь свое детство, которое, пожалуй, не променял бы ни на какое другое…
Но самое главное, конечно, заключается в том, что нельзя войти в одну и ту же реку дважды, потому что все течет, все изменяется и от былого, порой, не остается даже следа. В знаменитом советском фильме «Подранки», повествующем о жизни послевоенных детдомовцев, звучат такие прекрасные стихи: «По несчастью или к счастью, истина проста: никогда не возвращайся в прежние места. Даже если пепелище выглядит вполне, не найти того, что ищешь, ни тебе, ни мне».
Подумать только, сколько воды утекло с тех пор, как нас выгнали санными тряпками за ворота интерната! Безжалостное время уже давно посеребрило мне виски, а я до сих пор нет-нет, да увижу в полузабытом сне кривляющиеся, смешные рожицы своих друзей детства. К сожалению, немало моих одноклассников прямо со школьной скамьи переместились на скамью подсудимых. Кто-то из них впоследствии умер. Как говорится, иных уж нет, а те далече…
Вот улыбается своей открытой, жизнерадостной улыбкой вихрастый паренек Серега Покровский. Он еще слишком мал и не знает, что ожидает его впереди. Сразу же после окончания школы Покров плотно подсядет на наркотики и в одной из семейных ссор, будучи под «кайфом», пырнет ножом в живот свою молодую жену! После этого он еще несколько раз попадет в
