Бенедикт Сарнов - Феномен Солженицына

Например?

Самый яркий пример – это Солженицын, такие его произведения, как роман «В круге первом» и повесть «Раковый корпус».

Нисколько не ошеломлённый, собеседник Хазанова с готовностью соглашается с ним и рассказывает по этому случаю анекдот.

Знающие репутацию Солженицына на Западе могут быть такой характеристикой удивлены. Разве не был этот отважный, преследуемый властями писатель символом диссидентства 1960-х годов – своего рода Давидом, противостоящим советскому Голиафу? Несомненно, к середине 1970-х годов, когда судьба забросила изгнанника из Москвы в городок Кавендиш штата Вермонт, многие клише изрядно переменились. К этому времени многие стали воспринимать Солженицына как критика, бичующего бесхребетный Запад, как неблагодарного гостя и националиста-мистика, своего рода Иеремию-затворника. И всё-таки во всех этих оценках и переоценках непременной постоянной оставалось непреклонное неприятие Солженицыным коммунизма во всех его проявлениях, включая социалистический реализм. В своих воспоминаниях о 1960-х годах, разделываясь с самовосхвалениями официальной советской литературы, пользуется уничижительным сокращением «соцреализм»:

«Едва только вступая в литературу, все они – и социальные романисты, и патетические драматурги, и поэты общественные, и уж тем более публицисты и критики, все они соглашались о всяком предмете и деле не говорить главной правды , той, которая людям в очи лезет и без литературы. Эта клятва воздержания от правды называлась соцреализмом». К 1990-м годам отношение Солженицына к советскому официозу не изменилось. «С окостенением советского тоталитарного режима – и его лжекультура окостенела в омерзительно парадных формах так называемого «социалистического реализма». Главный догмат соцреализма – «партийность» – Солженицын называл «однолинейным, плоским и для писателя «гибельным». Презрение к нему находило своё отражение в тематике его художественных произведений ещё с 1950-х. В романе «В круге первом» писатель Галахов, чувствуя, как политическое подобострастие низводит до банальности самые свежие его образы, стыдится даже в мыслях считать себя наследником литературы Пушкина и Толстого... В повесть «Раковый корпус» Солженицын с редкой издёвкой вводит специальный персонаж (Авиету Русанову) для того только, чтобы вложить в её уста коллаж из ортодоксальных глупостей, с которыми выступали известные писатели и критики в 1950-е и начале 1960-х годов. Подобных примеров в художественном творчестве Солженицына немало. В самом деле, он редко упускал возможность посмеяться над официальной литературой и её «творческим методом» социалистическим реализмом. Но тогда что же имели в виду Хазанов и Сарнов?

(Майкл А. Николсон. Солженицын как «социалистический реалист». В кн.: Солженицын: мыслитель, историк, художник. Западная критика 1974–2008. М. 2010. Стр. 476–477)

Вопрос этот – не риторический. Судя по всему, автор и в самом деле не в силах понять, что имели в виду два литератора, рассуждающие о будущем русской литературы.

Между тем понять это было совсем не трудно.

Слегка удивившись, что причисление Б. Хазановым Солженицына к сонму приверженцев и даже ярких представителей социалистического реализма собеседника его ничуть не ошеломило, он лишь коротко отмечает, что тот «с готовностью соглашается с ним и рассказывает по этому случаю анекдот».

Какой по этому случаю был рассказан анекдот, он при этом не сообщает. А зря. Анекдот этот тут многое проясняет.

Приведу тут весь мой тогдашний диалог с Борисом Хазановым.

То есть – не весь, конечно, а только ту его часть, которая вызвала недоумевающую реакцию Майкла Николсона:

Б. Х. Конечно, нам надо попробовать более точно сформулировать предмет разговора. Речь идет, в сущности, о самых главных вопросах. Если можно так выразиться, о стратегии литературы. Всей русской литературы, советской литературы и постсоветской литературы...

Первый вопрос. Можем ли мы считать, что традиция классической русской литературы пресеклась, как пресекается какой-нибудь старый дворянский род, и появились наследники, ничего общего не имеющие с этими старыми дворянами. Иначе говоря, что появилась литература, основанная на каких-то других принципах. Я этого не думаю. Мне кажется, что советская литература, о которой сейчас можно говорить только в прошедшем времени, была в большой степени наследницей русской классической литературы... Когда мы говорим о советских писателях, полноценных советских писателях, то мы, очевидно, имеем в виду по крайней мере две особенности. Два признака. Во-первых, принадлежность к официальной советской идеологии. Идеология, как известно, менялась и сама проделала известную эволюцию. Но в каждый определенный исторический момент была достаточно четкой. И принадлежность к этой идеологии многое определяла... Второй признак, по которому мы выделяем характерных советских писателей, – это система художественных средств, поэтика... Эта поэтика в большой мере была декретирована теорией социалистического реализма, которая предписывала следовать, в сущности, старой, классической, выработанной в XIX веке, и, кстати, не только в России, прежде всего во Франции, так называемой реалистической поэтике, да и философии литературы. В 30-е годы эта поэтика и философия сформировалась, и в творчестве таких писателей, как, например, Фадеев, она стала господствующей литературной философией.

Мы хорошо знаем, что можно было принадлежать вполне к социалистическому реализму, следовать поэтике социалистического реализма и быть, например, антисоветским писателем. Более того. Выяснилось, что в рамках традиционной реалистической поэтики можно создавать и очень крупные произведения. Лучший пример – это роман Гроссмана «Жизнь и судьба», созданный в традиционной, сугубо традиционной манере. Я бы даже сказал, что это очень консервативный по своей поэтике роман...

Б. С. Да, но ведь это – тот самый классический реализм, который у нас принято было называть критическим. К социалистическому реализму этот роман Гроссмана, мне кажется, никакого отношения не имеет. Да и вообще, что это такое – социалистический реализм?

Б. Х. Сейчас как раз становится ясным, что социалистический реализм как часть культуры, созданной во времена советской власти, это достаточно четкая, поддающаяся достаточно четкому определению литературная концепция. И литературная практика, которая такой концепции более или менее отвечает. В этом смысле можно сказать, что социалистический реализм – это эпигон классического русского, а если хотите, и французского классического реализма XIX века, через голову новаций, которые совершались в первой трети XX века, когда произошла литературная революция во всей Европе. Вот и выясняется, что социалистическая идеология может быть успешно отсечена, а литературная философия, эстетика этой прозы, способы построения этой прозы, принципы этой литературы могут быть сохранены. Поэтому, как я уже говорил, социалистическими реалистами с этой точки зрения могут оказаться не только несоветские, но и откровенно антисоветские писатели. Мы знаем очень многих писателей, живущих в эмиграции, а также писателей, живших в СССР, которые вовсе не были советскими писателями, но были тем не менее очень яркими представителями социалистического реализма.