Кодеры за работой. Размышления о ремесле программиста - Сейбел Питер
Сейбел: То есть, по сути, вы изобретали программы, которые были верны с точки зрения семантики языка, но машина исполняла их некорректно?
Кнут: Да. Конечно же, если у них плавающая запятая неправильно вычисляла произведение двух чисел, я пытался найти примеры чисел, когда плавающая запятая не работала. Кроме того, иногда они реализовывали стек аппаратно, и у них были ситуации, когда регистры были пусты или не на верху стека, и я пытался придумать сценарии, в которых их логика не работала.
Сейбел: Вы делали это по какой-то системе? Как вы находили все эти вещи?
Кнут: Может быть, я просто излишне придирчив? Не знаю. Но если я пытаюсь что-то доказать, например теорему, если речь о математике, а не доказать правоту чего-либо, то мне, как правило, проще сказать: «Давайте найдем контрпример». Я могу просто завестись, отыскивая дырку во всем этом или пытаясь объяснить, почему это не работает. Если же не могу найти никаких дырок, то вижу доказательство.
Думаю, все дело во мне — я люблю придираться и отыскивать ошибки. Мне гораздо интереснее, когда я выступаю против чего-либо, а не просто сижу и приговариваю: «Ага, да, это работает. Интересно, почему?»
Сейбел: Любопытно, что именно это движет вас вперед, хотя всю свою жизнь вы посвятили объяснению проблем. Не думаете ли вы, что такой подход подпитывает ваше стремление все объяснять?
Кнут: Единственное, что можно утверждать по поводу моих объяснений, — я пытаюсь совместить в естественном мыслительном процессе наблюдения за явлениями одновременно два разных способа, чтобы понять что-либо лучше. Думаю, чрезвычайно важно видеть вещи объемно, а не в одном измерении. Не знаю, как это связано с моей придирчивостью.
Но когда нападаешь, пытаясь кого-то победить, как в игре, это пробуждает соревновательный дух, что-то такое, что стимулирует мой мозг, так что я пытаюсь решить поставленную передо мной задачу более чем одним способом. С хорошим объяснением дело обстоит так же. В хорошем объяснении каким-то образом сочетаются разные точки зрения.
Сейбел: Еще один вывод, который вы вынесли из работы над ТеХ — вы об этом писали в «The Errors of ТеХ» (Ошибки ТеХ), — нужно фиксировать каждую ошибку, обнаруженную в программе. Ребята вроде сотрудников Института разработки ПО считают, что процесс разработки ПО можно назвать взвешенным и зрелым, если вы отслеживаете все ваши ошибки и пытаетесь понять, как предотвратить подобные ошибки в будущем. Но вы говорили о том, что ведение журнала ошибок никоим образом не помогает вам предотвращать появление ошибок в будущем.
Кнут: Верно. Хотя и не сказать, что без этого журнала ничего бы не изменилось в худшую сторону.
Сейбел: Но разве вы не думали: «Ага, теперь, когда я увидел эту ошибку, я ее больше не повторю»?
Кнут: Мне просто нужно узнать и признать свои грехи. Если использовать богословскую терминологию, то можно сказать, что все люди нуждаются в отпущении грехов.
Сейбел: То есть вы замечали ошибки в своих программах и думали про себя: «Ох, я снова сделал ту же самую ошибку».
Кнут: Да.
Сейбел: Почему же так? Может быть, дело в какой-то особой природе ошибок, что особенно затрудняет усвоение урока и недопущение подобных ошибок в будущем?
Кнут: Думаю, скорее всего, дело в том, что я пытаюсь заниматься все более сложными вещами. Я всегда пробую то, что требует от меня максимум усилий. Если бы мне нужно было сейчас вернуться и написать эти программы еще раз — те, которые полегче, — я бы не допустил так много ошибок. Но теперь, зная немного больше, я пытаюсь писать более сложные программы. То есть я совершаю ошибки, потому что всегда работаю на пределе своих способностей. Работать, никогда не покидая зоны комфорта, — это же скучно.
Сейбел: То есть теоретически вы могли бы продолжать писать системы для верстки текста до конца своей жизни?
Кнут: Да, они бы у меня выходили весьма неплохо. Но мы постоянно поднимаем для себя планку и неизбежно задеваем ее. Мы работаем с тем, как уже говорилось, что находится на пределе человеческих возможностей, и то, что мы делаем сейчас, еще сложнее того, с чем нам приходилось сталкиваться раньше.
Если же мы ограничиваем себя лишь тем, что действительно очень просто, то нам этого недостаточно, потому что наши аппетиты постоянно растут, мы всегда стремимся расширить границы своих возможностей, чтобы двигаться вперед, пока не доходим до того, что удается нам с величайшим трудом. А добравшись до этого момента, мы снова хотим расширить границы своих возможностей и так далее.
Таким образом, нам никуда не деться от ошибок, разве что мы откажемся писать программы, расширяющие наши способности. Так как же нам делать это лучше? Каждые три года появляется новое модное словечко для обозначения новой панацеи — той, что решит все проблемы и с чем все будет работать без сбоев.
Последние два-три года новой панацеей считалось экстремальное программирование. До этого было еще что-то. Потом еще кто-нибудь придумает очередное решение всех проблем, и многие вспрыгнут на подножку этого поезда, но потом им придется задуматься: «Черт, а ведь по-прежнему не все так уж легко».
Сейбел: Изменился ли со временем тип человека, который может стать хорошим программистом?
Кнут: Судя по моему многолетнему опыту, практически всегда, когда я встречаю 100 человек из той или иной группы населения (не считая студентов специальности «компьютерные науки»), двое из них — программисты, в том смысле что действительно находят общий язык с машиной. В городе Василла (Аляска) проживает 10 000 человек, соответственно там должно быть 200 программистов.
Сейбел: Так изменилось ли программирование за это время настолько, что изменился тип людей, попадающих в эти два процента? Или тут все по-прежнему?
Кнут: Не знаю, ведь понятие «программирование» можно трактовать по-разному. Мы всегда пытаемся создавать инструменты, благодаря которым компьютерные процессы как можно больше походили бы на то, что происходит в мозгу человека. Я скорее говорю о таком способе работы машины, когда она пытается раздвинуть горизонты, а не просто решить задачу.
Сегодня машины настолько мощны, что люди, не очень-то смыслящие в программировании — в моем элитарном представлении, — способны решать с помощью этих машин задачи, которые на прежних машинах могли решать только очень сильные специалисты. А с новыми машинами эти люди, о которых я говорю, смогут решать даже те задачи, которые было невозможно решить с помощью старых компьютеров.
Помимо этой перемены есть и другое изменение, которое меня действительно беспокоит: сегодняшнее программирование, по большей части, совсем неинтересно, поскольку сводится к подбору волшебных заклинаний — нужно просто совмещать части чужих программ, делая из них новые программы. В этом не очень-то много творчества. Мне не нравится, что программирование становится скучным, предоставляя мало возможностей для создания чего-то нового. Удовольствие достигается за счет того, что на выходе, в компьютере, вы видите какие-то интересные результаты, но это не то удовольствие, которое я всегда испытывал, создавая что-то новое. Сейчас же удовольствие получается от того, что делаешь-делаешь скучную работу, а потом — откуда ни возьмись — прекрасный результат. Но раньше эта работа никогда не была скучной.
Сейбел: Но вам ведь все еще интересно программировать самому?
Кнут: Разумеется, да. Мне просто необходимо программировать. Я просыпаюсь утром, и у меня уже готово несколько предложений литературной программы. Перед завтраком — уверен, поэтам это знакомо — я должен сесть за компьютер и записать этот абзац, и только потом могу идти есть, и я счастлив. Без этого я не могу, должен это признать.
Ладно, давайте я расскажу о программе, которую написал вчера. Я умножаю большие целые числа, которые значительно больше Вселенной; это особые целые числа — для работы их можно ужать, поэтому я могу с ними работать, несмотря на то, что не могу выразить их с помощью обычной нотации. Я умножал эти невероятно огромные целые числа, возводил их в квадрат и выяснял, как они выглядят после возведения в квадрат. Я пока мало понимаю, что там происходит, но мне это очень интересно.
