Николай Шмелев - В лучах прожекторов

В посылке, которая досталась мне, оказались две пачки папирос «Пушки», кружок копченой колбасы, бритва, белье, шерстяные носки и голубой шелковый кисет. По кисету вышито бисером «Бойцу-молодцу от Зины». Заботой, родным теплом веяло от этого скромного подарка. Тысячи таких посылок получали фронтовики. Незнакомые люди — рабочие, колхозники, школьники — люди, которые в те дни сами нуждались во всем, стремились доставить радость бойцам. С волнением рассматривал я каждую вещицу. И казалось мне, что это материнские руки собрали для меня этот чудесный праздничный гостинец.

Поговорив немного, Коротков и Голованов простились с нами и пожелали быстрого выздоровления.

Дня через три нас отправили на эвакопункт в Крестцы. Во время погрузки в санитарный поезд нас хотели поместить в разные вагоны. Кое-как уговорили, чтобы оставили вместе.

Перед закатом наш поезд вышел со станции. К вечеру пришли санитары и начали задергивать окна темными светонепроницаемыми шторами: фашистам все одно, они могут разбомбить и санитарный поезд.

К вечеру следующего дня прибыли в Бологое. Вскоре заревели сирены воздушной тревоги. Налетели вражеские самолеты. Бомбы рвались на станции и в городе. Неумолчно били зенитки. Прожекторы шарили по темному небу. Но вот, видно, бомба попала в вагон с боеприпасами. Взрыв потряс станцию. На мгновение вокруг стало ослепительно светло. Наш вагон качнулся. Застонали раненые.

Наконец все кончилось. К составу прицепили паровоз, и мы срочно покинули Бологое. Поезд шел без остановок. В вагоне появился старший врач. Николай Султанов попросил, чтобы ему дали какое-нибудь лекарство: нога болела все сильнее и сильнее. Я спросил врача, куда нас везут.

Тот ответил, что пока в Ярославль, а потом — на Урал.

— Ну нет, дорогой доктор, я так далеко не поеду! — заявил я. — Сойду на первой же остановке!

Врач удивился:

— А что с вами?

— У меня, доктор, все нормально, я даже хожу, а раз хожу — должен вернуться в строй! Скажите, где будет ближайшая остановка?

— В Удомле. Там есть хороший госпиталь… Немного помедлив, врач добавил: — Можете сойти. А сейчас давайте я все-таки вас осмотрю.

Я снял гимнастерку. Врач оглядел меня, выслушал.

— Одевайтесь, скоро Удомля.

Врач посмотрел, как я, морщась, натягиваю гимнастерку, покачал головой.

В Удомле госпиталь оказался переполненным. Раненых пристраивали в дома жителей. Здесь, в небольшом домике, под присмотром врачей и их добровольных помощниц — хозяйки дома и ее дочери — я пробыл месяц.

И вот однажды сказал врачу:

— Доктор, хочу вернуться в полк!..

Долго обсуждали — выпускать из госпиталя или нет. Наконец 28 апреля решили выписать с продолжением лечения при части. Радостный возвращался я с врачебной комиссии. То ли оттого, что кончилось нудное лечение, то ли оттого, что на улице вовсю разбушевалась весна, мне хотелось петь.

Третьего мая 1942 года я прибыл в Лычково. Здесь узнал, что наша часть расформирована. Командование и большинство летчиков переведены в 707-й ближнебомбардировочный полк. На базе нашего полка создана отдельная эскадрилья. Куда пойти: в эскадрилью или в полк? Командующий ВВС 1-й ударной армии разрешил мне выбрать место дальнейшей службы.

Вечером из эскадрильи за мной прилетел Николай Евтушенко. Вскоре сел самолет Виктора Емельянова из 707-го полка. Опять за мной! Вот ведь как: лети — не хочу! Но выбирать все-таки нужно. Куда? Решил с Виктором, в 707-й.

Встретили меня там тепло. Командовал полком наш майор Куликов, комиссаром был Коротков, секретарем партийной организации — политрук Жарков. Все свои. В полку помимо Емельянова оказались Ванюков, Супонин, Рубан, Скляренко и многие другие боевые друзья из прежнего полка.

Меня назначили в первую эскадрилью, в звено лейтенанта Ивана Даниловича Кочетова. Но к полетам пока не допускали.

К этому времени на нашем участке фронта произошли некоторые изменения.

Ценой огромных потерь фашистам удалось прорвать оборону наших войск и соединиться со своей окруженной демянской группировкой. Образовался узкий коридор, ставший единственной артерией, по которой шло снабжение гитлеровских частей.

Наше командование решило во что бы то ни стало ликвидировать этот, так называемый «рамушевский коридор». На земле и в воздухе шли упорные бои.

Летный состав 1-й эскадрильи (слева направо): В. А. Бедкин, Н. А. Шмелев, Б. И. Плоткин, Ю. Д. Сорокин, А. Д. Зайцев, В. Г. Тычков, И. Д. Кочетов

Несколько дней я встречал друзей, возвращавшихся утром с полетов, а вечером провожал их на задание. Ходил на командный пункт, бродил по аэродрому, по нескольку раз заходил беседовать с техниками. В общем, не знал, как убить время. Одно желание было у меня — летать. Как-то вечером, когда все самолеты ушли в воздух, я, прислонившись к углу дома, смотрел в направлении линии фронта.

В это время самолеты полка подходили к цели. Забегали по небу лучи прожекторов. От десятков крупнокалиберных пулеметов потянулись разноцветные нити к нашим У-2. По всему фронту перед летчиками встала огненная стена.

Долго наблюдал за этой картиной. Наши маленькие У-2 стали грозной силой. Не случайно враг сосредоточивает против них столько огня!

В середине ночи, когда в четвертый раз летчики подходили к цели, я не выдержал и пошел на КП.

— Товарищ командир! Больше не могу. Прошу разрешить летать! Не могу больше, понимаете, не могу!

Майор Куликов, не поняв моего состояния, резко ответил:

— Сержант Шмелев! Подлечитесь, а сейчас не мешайте! Не до вас!

Такой ответ обидел меня.

Вернувшись с бомбежки, самолеты один за другим подруливали к лесочку, откуда им подмигивали карманными фонариками техники. Каждый рулил на свой огонек. После тысячи чужих огней, трассирующих снарядов, пожарищ за линией фронта эти огоньки были особенно родными. У каждого экипажа был свой условный сигнал, понятный только трем — летчику, штурману и технику. И никто не путался в кромешной тьме, рулил к своему «хозяину».

В густой темноте, поглощавшей предметы и звуки, шла подготовка самолетов к очередному вылету. Напряжение угадывалось лишь по визгу тормозов бензозаправщиков, на скорости подходивших к самолетам, по мелькавшим огонькам фонариков, которыми пользовались оружейники, подвешивая бомбы.

Впервые я оказался в этой обстановке на положении постороннего наблюдателя. Очень было обидно попусту слоняться, когда все заняты делом. Но и сил не хватало уйти в пустое общежитие. У стоянки показался комиссар полка Коротков:

— Товарищ комиссар! обратился я, и спазма сдавила горло: — Я не могу… понимаете… не могу.