Теодор-Валенси - Берлиоз

Но узнал ли об этом Гектор? Друзья тщательно просеивали правду, прежде чем ее высказать. Они приукрашивали ее, подправляли, досочиняли.

III

Вот, наконец, и завершены «Восемь сцен» – искры, брызнувшие в часы благодати, когда человек больше и лучше, чем он есть, когда возвеличивается его «я». Гектор ликует. Гектор намерен покорить мир, как скромно заявляет он своим поклонникам. И прежде всего он хочет потрясти Офелию.

«Моя любовь к Офелии, – писал он Эмберу Феррану, – удесятерила мои силы… Я собираюсь послать ей в Амстердам мою партитуру. Я подпишу ее лишь инициалами… Мое сердце переполнено»33.

Затем он написал великому Гете.

«Монсеньер!

Вот уже несколько лет как «Фауст» стал моей настольной книгой. Я постепенно постигал его (хотя и мог видеть его лишь сквозь туман перевода), пока, наконец, это удивительное произведение не околдовало меня; музыкальные образы теснились в моей голове вокруг ваших поэтических образов, и, хотя я твердо решил не пытаться соединять свои слабые аккорды с возвышенными звучаниями вашего творения, понемногу соблазн стал настолько большим, а очарование настолько властным, что музыка нескольких сцен получилась почти помимо моей воли.

Я только что опубликовал партитуру, и как ни недостойна она быть вам представленной, я все же позволю себе вольность преподнести ее вам сегодня. Я уверен, что вы получили уже очень большое число всякого рода сочинений, вдохновленных чудесной поэмой, и потому имею основание опасаться, что, посылая ее после стольких других, буду лишь докучать вам. Но если в той атмосфере славы, где вы живете, вас не сможет тронуть голос безвестной похвалы, то, я надеюсь по крайней мере, что вы простите молодого композитора с сердцем и воображением, разожженным вашим гением, за то, что он не смог сдержать крика восторга.

Имею честь, монсеньер, выразить глубочайшее почтение и быть вашим покорнейшим и преданнейшим слугой.

Гектор Берлиоз

Улица Ришелье, 98, Париж».

Гете почти подошел к концу своего долгого и трудного жизненного пути. Облаченный в величие, благородство и славу, маяк, чьи лучи ослепляли вселенную, он удостаивал людей своим существованием, подобно некоему богу, спустившемуся на землю.

Со всех концов света ежедневно стекались в Веймар, на его Олимп, музыкальные, поэтические, научные и философские труды. Жадный до знаний, он хотел все изучить, все постигнуть, обо всем иметь суждение. Можно было подумать, что он собирался унести с собой в могилу все человеческие проблемы.

Но не успевал охватить все. Разнообразные произведения, шедшие к нему лавиной, он отсылал на отзывы друзьям, с которыми состоял в переписке (каждому в зависимости от его знаний), и музыкальные – своему другу Цельтеру, в Берлин.

Но Гете, этот совершенный гений, умел читать музыкальный почерк. Черные значки приобретали в его глазах особый смысл и отдавались звучаниями. Листки с нотами Берлиоза, казалось, гипнотизировали его.

«Берлиоз? Берлиоз? – повторял он, пытаясь припомнить это имя. – Нет, я не знаю его», – заключил он. Но он написал Цельтеру 28 апреля:

«Утоли любопытство, внушаемое мне видом этих нотных символов, они кажутся мне совершенно необычными, столь странными, столь чудесными».

И Цельтер с чувством самого тяжеловесного юмора, в котором грубость состязалась с несправедливостью, непристойно осмеял далекого Гектора. Этот наглец (дозволено ли сойти столь резкому слову с моего пера?) осмелился, да и то лишь 5 июля, так ответить прославленному поэту и мыслителю:

«Некоторые люди при всех случаях отмечают свое присутствие и сопричастность чему-либо лишь громким харканьем, чиханием, откашливанием и рвотой. Похоже, что г. Гектор Берлиоз относится к подобным людям. Запах серы вокруг Мефисто привлекает его, заставляет чихать и пыхтеть таким образом, что все инструменты в оркестре мечутся и безумствуют. Однако «Фаусту» это безразлично. Впрочем, благодарю за присылку. Наверняка рано или поздно представится случай использовать на каком-нибудь уроке это жалкое напоминание о выкидыше».

Это жестоко и вовсе неостроумно.

Это непристойно и несправедливо.

И однако, Цельтер, руководитель музыкальной жизни Берлина, не какой-то невежда, а «Восемь сцен» – подлинный шедевр. Искусство многогранно, его форм множество. Отменить, заклеймить очень часто означает предать. Композитор из далекой Франции имел намерение лишь принести дань поклонения Гете. Ведь ему всего двадцать шесть лет, и он мужественно и неутомимо борется с злопыхателями и скептиками, чтобы мог расцвести его врожденный гений. Но неужели, играя его бесподобное произведение, Цельтер не ощутил дуновения величия, освобожденного от догм, которые сковывают и порабощают? Неужели полет гения не увлек его на своих благородных крыльях?

«Харканье», «рвота», «выкидыш» – слова, оскорбляющие критику искусства. Грубость унижает лишь того, от кого она исходит.

Гете, разумеется, не ответил Гектору, но не стоит беспокоиться: ни молчание веймарского Юпитера, ни своеобразный анализ музыкального советника Цельтера ничуть не обескуражили нашего бесстрашного Гектора. Последний не удостоил Цельтера своим возмущением. Он, должно быть, насмешливо воскликнул:

«Бедняжка Цельтер! Там, где нужен Бетховен, служит некий Цельтер – несмышленый музыкант. Гете ничего не смог узнать, Цельтер ничего не смог понять. Тем хуже, тем хуже… разумеется, для них».

IV

В буйстве природы приходит июль. Кровь стучит в жилах Гектора. Приближается день, когда будет оспариваться Большая Римская премия. Неужели Гектор снова вступит в борьбу?

Вовсе не дерзать подняться на высокую гору или остановиться на полпути – и то и другое означает поражение. Победа в одном: завоевать вершину.

Гектор и не думал вступать в сделку со своим честолюбием. Ему нужна Большая премия – нужна несмотря ни на что, нужна вопреки всему. Поэтому, упрятав в тайники души гнев и отвращение, он решает в четвертый раз бросить вызов строгому жюри, которое, он знает, враждебно к нему самому, не приемлет его манеры сочинять.

Папаша Пенгар, всегда такой сдержанный и молчаливый, открывая дверь одиночной камеры, ставшей теперь для Гектора знакомой, не удержался и заметил:

– Видимо, для вас она и предназначена, господин Берлиоз.

– Предназначена?! – вздрогнул Гектор. – Что за слово?

Тот уклончиво ответил:

– При вашем мужестве никогда не оставляют надежды… Ваша настойчивость должна быть вознаграждена.