Мария Ватсон - Данте. Его жизнь и литературная деятельность

В этой сцене поэтическое выражение мистической любви достигает у Данте наибольшей силы.

Перейдя вместе с поэтом в Рай, мы вступаем в область духов, освобожденных вовсе от тела. Описывая Ад и Чистилище, Данте говорит о тенях, но облекает их в тела живых людей; тут же, в Рае, блаженные не имеют внешней оболочки, которая отличала бы одних от других: они – светочи, несхожие друг с другом лишь блеском и силой сияния; при увеличивающемся блаженстве они только сильнее сверкают. Различная степень их блаженства зависит от более или менее близкого созерцания Бога, от более или менее тесного союза с Ним и от силы любви к Нему. Но, несмотря на такое различие, между ними нет неудовольствия, так как общее чувство, дающее здесь блаженство, истекает из евангельского начала: выше всего Бог и любовь к ближнему, как к самому себе. Но как изобразить такую отвлеченную область в искусстве? Земля давала свои грубые и полные сил картины для сцен Ада и самые нежные и прелестные картины для сцен Чистилища. Ад – царство тьмы; но что за разнообразие форм и красок в этой тьме, что за смесь мрачных, отталкивающих, ужасных, страшных картин!.. И сколько в этом царстве тьмы движется существ, вызывающих в нас сострадание, ужас, дрожь!..

Отсутствие драматизма и достаточно конкретных образов как бы лишает третью часть «Божественной Комедии», «Рай», в сравнении с двумя другими, некоторой доли интереса и поэтичности. Здесь преобладают научные рассуждения, которые кажутся столь несовместными с поэзией. Но от касания дантовской музы и эти рассуждения становятся изумительным искусством. Блеском его поэт умеет облечь самые отвлеченные и утонченные теории богословия, философии, астрономии и так далее; он сумел превратить в поэзию самые сухие рассуждения св. Фомы Аквинского. Святые – не очень-то благодарный сюжет для поэзии; в грешниках и кающихся есть жизнь, движение, развитие; святые же достигли цели; все их чувство сосредоточено на одном только – на любви к Богу. Но силою своего гения Данте удается победить удивительные трудности. Он создает здесь, в «Рае», несколько дивных картин, несколько великолепных лирических сцен, – создать же конкретные образы было невозможно. Впрочем, и в «Рае» не все отвлеченно и духовно. Среди стольких блаженных, не касающихся земного, есть все же одна человеческая личность – сам Данте. Принимая близко к сердцу положение дел и все события на нашей земле, он и в святых пробуждает к ним интерес.

Так, предок его Каччагвида, душу которого он встречает на планете Марс, предсказывает Данте будущую его судьбу, с увлечением говорит о добрых старых временах Флоренции и рисует привлекательную картину простых, неиспорченных тогдашних нравов в противоположность состоянию современного Данте порочного и раздираемого партийными распрями родного города. Сам Данте не забывает никогда в «Рае», что он «явился к божественному от человеческого, к вечному от временного и из Флоренции к справедливым людям» (XXXI, 39). Он сравнивает место, где он находится, с тем, откуда явился, и замечает контраст того мира греха и несправедливости с этим миром любви и благодати. Отсюда вытекают самые горячие филиппики его против земной испорченности. И святые разгораются гневом и страстями. Так, св. Дамиан негодует против роскоши духовенства, Бенедикт – против пороков монахов, апостол Петр громит римскую курию.

С христианской точки зрения весь этот гнев может быть и не всегда уместен. Святые так запальчивы, они так горячатся… но в этой горячности – их поэтичность, и если б не было этого негодования, то не было бы и самой поэтической струи в «Рае»… Конечно, Данте не святой, но он великая душа, которой все низменное, низкое и мелкое ненавистно. В книге своей «De vulgaria eloquentia» он сам называет себя «поэтом справедливости». На поэзию он смотрит, – мы уже это говорили, – как на святую миссию, как на апостольство. Он в загробном мире получает весьма определенное поручение – записать, что он видит и слышит, «на пользу миру, живущему худо» («Чистилище», ХХХII, 103). Для выполнения этой священной обязанности нужно обладать мужественным сердцем, уверенным в себе. Говорить свету такие страшные истины, не обращая внимания на славные имена и великое могущество, на друзей и врагов, – не дело обыденной души.

Наука и политика занимают много места в «Божественной Комедии». По политическим убеждениям своим Данте здесь, как и в других своих сочинениях, противник светской власти пап и империалист. Перед его внутренним взором сияет идеал Рима и империи. Он обращается духом к священному городу и к добродетелям, которые делали его столь достойным подобного почитания; ему вспоминается история Рима, и он приходит в восторг при мысли о подвигах его великих людей и героев. Поэт желал бы возвращения тех времен, он недоволен настоящим и с сожалением обращается к прошедшему. Но это не мешает ему везде и всюду, – в оценках ли религиозного, нравственного или политического свойства, – руководствоваться лишь чувством строгой справедливости, и это чувство прежде всего освобождает его от узкопартийной ограниченности. Вот почему, например, в выборе населения для Ада, Рая и Чистилища нет ничего случайного и отсутствует какая бы то ни было односторонность. Данте нельзя упрекнуть в том, что он к гибеллинам относился мягче, находил у них больше добродетели, чем у гвельфов. Нет, он осуждает и тех, и других, он громит раздоры как гвельфов, так и гибеллинов, – раздоры, в которых воплощалась, так сказать, вся несчастная судьба современной Данте Италии. Относясь и к тем, и к другим одинаково беспощадно, он почти все грехи двух последних кругов, и в особенности тягчайшие из них, приписывает яду партий.

Обратимся теперь к художественному значению «Божественной Комедии» в ее целом и в подробностях. В целом, при видимой отвлеченности замысла, «Божественная Комедия» поражает нас необычайной реалистичностью, которая важна в историческом отношении, так как справедливо считается проложившей дорогу реализму в итальянском искусстве вообще. В подробностях изумляет обилие и точность сравнений и образов, почерпнутых из природы и жизни человеческой. Для Данте драгоценно все, что существует в природе; он наблюдает ее внимательно во всех ее формах и проявлениях. Зоркий глаз поэта везде подсмотрел самое характерное и для него нашел меткое слово. Возьмем наугад несколько примеров: сравнение теней, бросающихся в лодку Харона, с «древесными листьями, падающими в осеннюю пору один за другим до последнего, пока не обнажаются носившие их ветви»; сравнение теней, кружащихся в адском вихре, со «стаей журавлей, которая длинной вереницей несется в пространстве и наполняет воздух жалобными криками». Тени, встречающие Данте в одном из кругов Ада, всматриваются в него, «прищуривая глаза так, как делает старый портной, вдевая нитку в ушко иглы». Грешник нырнул в смолу, «как дикая утка скрывается под водою при налете сокола, который улетает в небо пристыженный и усталый», и т. д. и т. д. Эти-то именно подробности и сообщают загробному миру ту точную определенность, которая производила w производит поразительное действие. Художественное значение поэмы сильно возрастает благодаря прекрасному слогу Данте, слогу, который Маколей, – сам один из первых стилистов новейшего времени, – называет несравненным.