Михаил Болтунов - АЛЬФА -смерть террору

Правда, раньше их без особых напутствий провожали, а сегодня сам Бесчастнов приехал. Хотя Алексей Дмитриевич и прежде их не забывал, но вот фраза его о том, что «будут и в вас стрелять», как-то больно царапнула сознание. Зудин вспомнил лицо генерала. Вроде не уловил в нем ничего тревожного. Тогда к чему эта фраза? Для острастки? Бесчастнов стращать не любит. Для порядка, чтоб служба медом не казалась? Так он ведь не генерал Пирожков. Тот закрутит напряженку - ни кашлянуть, ни ахнуть. А впрочем, так ли уж редко говорят им подобные слова. Группа антитеррора - не балетная труппа. И все-таки тревожно на душе.

Геннадий отодвинул тарелку, поблагодарил жену, взвесил на руке приготовленный женой увесистый сверток.

- Нина, мне толстеть нельзя. Со службы погонят.

- Ничего, - усмехнулась жена, - хорошего человека должно быть много.

Он заглянул в сверток. Просил лимоны не класть, положила. Он вытащил лимоны.

- Это девчонкам. Чайку попьете.

Жена хотела возразить, но он приложил к губам палец.

- Молчи, жена, молчи. Там, где я буду, этого добра навалом. Понятно?

Нина лишь пожала плечами, но спорить не стала. Навалом так навалом.

Пришло время прощаться. Прибежала младшая дочь, папина любимица, расцеловала. Старшая, уже совсем невеста, десятый класс заканчивает, подставила щеку: «Не грусти, па…» Жена проводила до угла дома.

Милые, родные люди, никто из них не знал, что видятся они в последний раз, в последний раз.

Нина вернулась, проводив мужа, занялась с младшей дочерью. Первоклассница мало ли забот. Написала буквы, почитала и только поздно вечером заглянула на кухню. Заглянула и ахнула: сверток с продуктами Геннадий забрал, а рядом, тоже сверток, со сменным бельем - забыл. Бросилась к телефону, позвонила в отдел, оказалось, они еще на месте, не уехали. Накинула пальто и выскочила на улицу.

… Промерзший троллейбус скрипел заиндевелыми дверьми, полз по тоскливо длинному проспекту. Она боялась не успеть, но, когда от метро позвонила, трубку поднял Геннадий. Объяснила. «Хорошо, жди там, я подойду», сказал он.

Геннадий не разрешал бывать у него на работе. Да, признаться, она и не знала, где квартирует их группа. Они встречались у посольства, недалеко от Октябрьской площади.

И теперь в свете фонаря она издалека узнала его фигуру, бросилась к нему, протянула сверток.

- Нина, - с укоризной сказал он, - ну зачем? Глянь, уже транспорт не ходит, как я тебя домой отправлю?

- Нашел о чем волноваться, доберусь.

Он не стал ни спорить, ни возражать. Обнял еще раз и ушел. Видимо, времени был в обрез. Так и осталась в ее памяти эта, уже окончательно последняя встреча, осталась навсегда. Еще подумала: расставание какое-то суетливое, на бегу, и он со свертком под мышкой, исчезающий в ночи, и она, одна в ледяном городе.

Нина вышла на проспект. Он был пуст и тих. Желтые равнодушные глаза светофоров отбрасывали леденящие блики на грязные сугробы по обочинам. Морозно скрипел снег под ногами.

Прогромыхал один грузовик. Затормозил. Шофер выбросил дверку.

- Эй, красавица! Садись, а то заледенеешь!

Когда она влезла в кабину, водитель весело усмехнулся:

- Небось с гулянки…

Нина смутилась: надо же, можно ли про нее такое подумать…

- Мужа в командировку провожала… - сказала она.

- Хе, командировка, невидаль. Нашла из-за чего печалиться…

«Может, и так», - подумала Нина и вспомнила вдруг, что выскочила из дома и забыла деньги. Пошарила по карманам, вытащила мелочь.

- Вы знаете, у меня и денег-то нет, чтобы заплатить. Вот, копеек пятьдесят. Извините.

- Ладно, - согласился водитель, - на пиво хватит.

Он затормозил. Нина протянула в сжатой ладошке мелочь и положила на приборный щиток. Монетки звенькнули и исчезли в какой-то щели. Шофер приподнялся из-за руля, надеясь увидеть свои законные пивные пятьдесят копеек. Но денег не было.

- Пропало мое пиво. Что ж ты такая несчастливая?

Да разве она несчастливая? У нее две дочки, любящий муж. Что еще надо для счастья?

Дверца кабины захлопнулась. Судьба словами ночного шофера нарекла ей другую дорогу. Горькую, вдовью…

«ГОВОРИТЬ ВСЕ, КРОМЕ ПРАВДЫ…»

Отлет задерживался. Дул сильный боковой ветер, и метеослужба не давала «добро».

Загрузили боеприпасы, получили сухой паек. Личные чемоданы, гордость конструкторской мысли группы, в которых было все - от зубной щетки до автомата, - забросили в салон.

Сфотографировались на память под крылом самолета. А когда поступила команда занять места и ребята уже поднимались в самолет, их доморощенный фотограф Сережка Кувылин снова окликнул их. Они обернулись, остановились. Еще раз запечатлело их бесстрастное око фотокамеры теперь уже на аэрофлотском трапе. Именно этот снимок особо любим ветеранами группы «А». Его можно увидеть на самых почетных местах в квартирах ребят. Правда, появился он у них недавно. Грустная судьба у этого снимка. Почти полтора десятка лет будет лежать он - скрытный! - в семейных альбомах. Система обрекла своих солдат на долгое молчание. Ни словом, ни взглядом не имели права эти люди признать свое участие в тех событиях. Как подчеркнул один из высоких чинов КГБ: «Говорить можно все что угодно. Кроме правды».

И это будет потом - через месяц, через два, через полгода. А сейчас они стояли на трапе - улыбчивые, затянутые в меха летных курток, уверенные в себе и в том деле, ради которого улетели в командировку.

Клацнет последний раз затвор фотоаппарата. Захлопнется дверь самолета. Отъедет одинокий трап, как бы увозя в прошлое их предыдущую жизнь. Никто не заметит мокрый след колес на стылом поле аэродрома.

Надрывно взвоют турбины, и командир корабля, зная, какой трудный путь ему предстоит, кивнет уходящей земле: с богом! Им бы вправду помолиться. Да не принято было в те годы.

Промежуточная посадка в Душанбе. Здесь, у местных комитетчиков, командир выпросил одеяла, матрацы. Все это оказалось очень кстати. Кто-то из местных, помнится, подшучивал, мол, зря, майор, суетишься: прилетите обеспечат. Другой бы, может, и клюнул, но майор - тертый калач, служил в системе госбезопасности не первый год и привык полагаться не на милость зажиревших тыловиков, а только на себя.

Словом, загрузили скарб, разжились еще доппайком: как известно, на войне харч - дело серьезное, и в путь.

Границу пересекли поздно ночью. Кто-то уже подремывал, кто-то дожевывал сухпай, а старший лейтенант Сергей Кувылин смотрел в иллюминатор. Не спалось. Под крылом стелились огоньки, словно их на бескрайнее черное поле высевал самолет и они летели к земле, кувыркались и гасли в невидимых горных отрогах.

В салоне неожиданно погас свет, и через минуту-другую цепочка огоньков осталась далеко позади. «Граница?» - догадался Сергей, и что-то защемило под сердцем. Он вспомнил, как десять лет назад, в шестьдесят девятом, их солдатский эшелон пересекал границу. Они ехали домой из Германии. Утром кто-то заорал благим матом: «Дембеля! Деды! Граница!» И они с грохотом посыпались с полок. Поезд въехал на мост через Буг, медленно и торжественно прошел мимо полосатого столба с гербом Советского Союза. Перехватило горло - Родина! Два года он не видел мать, отца, не видел невесту. Хотелось бежать впереди поезда.