Василий Яковлев - Генерал Кравченко

Рассказываю я это вам долго, а подумать — тысячная доля секунды.

И вот интересно: казалось бы, не до этого, и вдруг я вспомнил, как он накануне про своего сынка маленького рассказывал. Черт его знает, какая-то отчаянная нежность у меня была к Забалуеву в этот момент.

«Погибну, — думаю, — а выручу тебя!»

Захожу на посадку и, знаете, так спокойно, на горке, ну словно сажусь на свой аэродром.

Самолет уже бежит по земле. Прыгает. Место кочковатое. Конечно была опасность поломки. Ну что ж, остались бы двое, все же легче.

Беру пистолет и вылезаю на правый борт. Сам озираюсь: не видать ли японцев? Все боюсь: сбегутся, проклятые, на шум мотора. Забалуев уже возле самолета. Лезет в кабину. Говорить нет времени. Лихорадочно думаю: «Куда бы тебя, дорогой, поместить?» Самолет ведь одноместный. В общем втискиваю его между левым бортом и бронеспинкой. Вдруг мотор лихорадочно зачихал.

Забалуев в этой тесноте захватил газ и прижал его на себя. И винт заколебался, вот-вот остановится. А повернуть ни один из нас не может. Но тут я даю газ «на обратно», и самолет у меня как рванул — и побежал, побежал!

Новая беда. Не отрываемся. Уже, кажется, половину расстояния до Ганьчжура пробежали, а не отрываемся. Думаю: «Только бы ни одна кочка под колесо не попалась…».

Оторвались! Убираю шасси. Теперь новое меня мучит: хватило бы горючего. Ведь груз-то двойной. Высоты я не набираю, иду бреющим, низенько совсем, чтобы не заметили.

Нашел я свой аэродром, сел, выскочил. «Ну, — кричу всем, — вытаскивайте дорогой багаж!»

Никто не понял, думали, что японца привез, вот история!»[11]

Весть о том, что майор Грицевец вывез майора Забалуева почти что из-под самого носа японцев, быстро облетела войска.

«В первую минуту это известие о беспримерном в истории авиации подвиге Грицевца произвело на меня ошеломляющее впечатление, — вспоминает дважды Герой Советского Союза генерал-майор Арсений Ворожейкин, бывший комиссар эскадрильи истребителей И-16 пушечных. — Мне показалось вначале, что такой поступок просто невозможен.

Разве кто-нибудь имеет право, думал я, садиться на территорию противника? Достаточно какой-то ничтожной случайности — камера лопнет, мотор заглохнет на малом газу… Я поспешил к телефону, попросил к аппарату комиссара полка. Комиссар подтвердил необычайную новость»[12].

Когда Сергея Грицевца спросили, боялся ли он смерти, спасая Забалуева, он ответил: «Только ненормальные люди смерти не боятся. Есть еще совесть. Есть чувство долга. Они сильнее страха».

Над позициями наших войск стал появляться вражеский разведчик. Ранним утром, когда по берегам реки тянулся туман, он парил в высоте, еле видимый среди бледнеющих звезд. Потом исчезал. Иногда разведчик неожиданно прилетал днем. Но едва советские истребители отрывались от земли, мгновенно набирал высоту и пропадал.

На следующее утро он снова сверкающей точкой скользил над рекой.

Комкор Смушкевич вызвал в штаб майора Кравченко и старшего лейтенанта Орлова. Они прибыли поздно вечером.

— Вам известно, зачем я вас вызвал? — спросил комкор.

— Не знаем, но… догадываемся, — ответил Кравченко.

— Как вы думаете, долго мы будем терпеть разведчика?

— Разрешите доложить план. Завтра ранним утром мы будем действовать вдвоем. После сообщения наблюдательных постов о приближении к фронту разведчика, вылечу я и втяну японца в бой. Орлов поднимается со своим звеном и отрежет ему путь назад. Мы его или посадим, или уничтожим.

— У меня есть уточнения, — сказал Орлов. — Лучше я приму бой, а майору быть в резерве. Он насчет выручки мастер.

— Хорошо. Так и сделаем, — согласился Кравченко.

— Желаю успеха! — попрощался Яков Смушкевич.

Смушкевич пользовался большим уважением всего летно-технического состава. Он не боялся предоставлять подчиненным широкую инициативу в решении даже самых сложных вопросов. А доброта, отзывчивость, тактичное обращение со всеми без исключения удивительно просто сочетались в нем с высокой требовательностью. И летал он отлично.

27 июня еще до рассвета Кравченко, Орлов и четыре других летчика отправились к самолетам. При лунном свете техники опробовали моторы.

Кравченко вернулся на командный пункт. Служба наблюдения сообщила, что разведчик на большой высоте перелетел границу и продвигается в направлении аэродрома. Орлов набрал высоту и начал патрулирование.

Вот он разведчик, в темном небе высоко над аэродромом. Орлов пошел навстречу. Японец пустился удирать.

Трассирующие пули чертили в небе огненные линии: Орлов уже сражался с разведчиком. Взлетел и Кравченко с четверкой истребителей.

Взошло солнце. Орлов и разведчик исчезли. Пять самолетов, набирая высоту и скорость летели на восток. Далеко у горизонта летчики увидели два сверкающих на солнце самолета. Шел бой. Вот самолет японца задымился и начал распадаться в воздухе. И вдруг — совсем близко вражеские самолеты. Прямо на аэродром шло 23 бомбардировщика и 17 истребителей.

Кравченко никогда не смущало численное превосходство противника, он помнил суворовский принцип: «Бить не числом, а уменьем!» По его сигналу пять истребителей кинулись с высоты на врага. Заварился жестокий неравный бой.

С аэродрома поднимались наши «ястребки» и спешили друзьям на помощь. Но противник, используя превосходство в численности и высоте пытался лишить советские самолеты маневра. И это ему удавалось. Уже сбито три наших самолета, догорают на земле пять японских машин…

В ходе боя Кравченко увидел самолет, который кружил высоко над аэродромом, отделившись от всех. Понял, что это новый разведчик, высматривающий расположение аэродромов полка, и полетел к нему. Заметив это, японец бросился наутек, стараясь избежать преследования. Он снизился и перешел на бреющий полет.

Кравченко погнался за беглецом и приблизившись открыл огонь из пулеметов. Самолет сбит с первой атаки. Кравченко бросил взгляд на бензочасы. Бензина не было. Приземлился. На часах ровно семь. Тишина. Кругом степь. «Где же я нахожусь? — размышлял летчик, обозревая местность, напряженно вспоминая, как летел.

Надо быть ко всему готовым. Нарвал травы, прикрыл связанными пучками винт, замаскировал самолет. Попытался снять компас, но без ключа отвернуть болты не смог. Ни фляги с водой, ни бортового пайка. Кругом тихо и пустынно.

Ориентируясь по солнцу, Кравченко пошел на запад. Мучила жажда, затем к ней присоединился голод. Первый день перенес без заметной потери сил. Ночью прилег, но сон не шел. Утром с надеждой смотрел в небо. А самолеты не летят…