Юрий Оклянский - Федин

На гостеприимной квартире почтового служащего Менерта вместе с Фединым обосновались недавний выпускник кадетского корпуса Юхновский и железнодорожный служащий Грюншпун.

Складываться начала небольшая русская колония. Стало не так одиноко. Конечно, постоянно давили заботы о пропитании и полная неизвестность дальнейшей судьбы. Но Федин гнал прочь уныние. Он совершает бессчетные пешие походы по древним улицам и площадям Дрездена, осматривает его дворцовые архитектурные ансамбли, жилые здания, подвальчики и закоулки, где все дышит историей, знакомится с богатейшими достопримечательностями этой „столицы немецкого искусства“. Многие часы проводит юноша в Цвингере, в Дрезденской галерее, у полотен старых мастеров. Подолгу стоит у Сикстинской мадонны Рафаэля. Слушает концерты органной музыки в знаменитой Фрауенкирхе. И, отдаваясь воздействию этого царства форм, линий, звуков, красок, может быть, не без влияния Шера, даже снова начинает брать у друзей уроки живописи…

Некоторые из тогдашних впечатлений отобразились позже в исторической драме „Бакунин в Дрездене“, написанной в 1920–1921 годах, и в сценах пребывания в Дрездене композитора Никиты Карева — главного героя романа „Братья“.

В конце ноября королевские власти предписали выслать из столицы Саксонии всех „враждебных иностранцев“. Место их пребывания должно было находиться теперь на расстоянии не менее сорока километров от Дрездена.

Из новой напасти стоило попытаться извлечь выгоду. В разговорах с друзьями Федин настаивал на одном — поселиться как можно ближе к русской границе: его еще не покидала мысль о бегстве на родину. Все вместе решили перебраться в Циттау.

Пограничный городок Циттау располагался на стыке трех территорий — Германии, Польши и Чехии, хотя две последние и входили в союзное государство кайзеровской империи — Австро-Венгрию. Циттау был центром административного округа. „Облик городка, насчитывавшего тогда около 30 тысяч жителей, — пишет немецкий литературовед В. Дювель, — создавался местопребыванием тут чиновных властей, военного гарнизона, промышленных предприятий (хлопкопрядение, ткачество, машиностроение и т. д.), образовательных и культурных учреждений. Социальный облик сельской округи определяли крупные помещичьи землевладения… В городе, помимо дворянской знати, к господствующим слоям принадлежали капиталисты и чиновничество, за которыми с большей или меньшей степенью политической угодливости тянулась многочисленная мелкая буржуазия. Классовое сознание рабочих в Циттау, как и повсюду в Германии, было парализовано предательством немецкой социал-демократии (голосовавшей за поддержку военной политики правительства. — Ю.О.). Город с окружающим административным районом являл собой типичный образчик феодально-буржуазной германской империи“.

В Циттау жили уже другие интернированные — французы, бельгийцы, несколько русских. Со стороны властей порядок оставался четким и определенным — раз в день требовалось отмечаться в полиции. Выходить за городскую черту разрешалось только по специальным письменным пропускам. Из-за близости австро-венгерской границы и наличия военного гарнизона надзор был строже, а при сравнительной малочисленности населения каждый человек куда более на виду, чем в Дрездене. Словом, бежать отсюда было, пожалуй, труднее.

Однако главное состояло даже не в этом. С развитием событий и углублением понимания характера империалистической войны у юноши постепенно проходил прежний пыл. Не было смысла рваться домой, где ожидал призыв в армию.

„Колония“ была пестрой, неоднородной, с богатыми и бедными. Некоторые даже держали прислугу. Облегчение внесло то, что спустя несколько месяцев при посредничестве шведского Красного Креста стали налаживаться, хотя и зыбкие, связи с родственниками в России. Денежное пособие время от времени высылал сыну и Александр Ерофеевич.

Заработок давал город. Шер рисовал магазинные вывески, Грюншпуна выручала игра на скрипке. Федин начал практиковать уроки русского языка. Одним из его клиентов был директор Циттауского машиностроительного завода шовинист Криг, разыгрывавший роль „сверхчеловека“. Он гордился своими способностями к языкам, считал себя полиглотом. Но брал уроки сразу нескольких иностранных языков лишь для того, чтобы, по его словам, лучше познать врагов и легче править людьми других наций. Быт здешнего привилегированного общества, увиденный глазами домашнего учителя, принес жизненный материал художнику. Персонаж с фамилией Криг, также директор машиностроительного завода, с весьма сходными психологическими чертами, впоследствии дважды возникает в произведениях Федина: в романе „Похищение Европы“ и в повести „Я был актером“.

В Циттау Федин прожил три с половиной года. „Этому саксонскому городку на границе Чехии, — писал Федин, — суждено было сделаться моей длительной школой по изучению германского обывателя. Я видел десятки торжествующих факельных шествий по городским улицам… Я видел изнуренных русских пленных на полях орошения и на скотных дворах. Немецкие помещики и кулаки были истовыми рабовладельцами… Я слышал проповеди о праведном немецком сердце, произносимые патером… Я прочитал сотни немецких газет, высмеивающих гуманизм как проявление слабохарактерности“.

Федину довелось наблюдать не только националистический шабаш и массовое упоение германских обывателей первыми победами имперского оружия, но и неотвратимо наступившее затем отрезвление. В статье, написанной вскоре по возвращении на родину, Федин так изобразил эти процессы: „Началась окопная война… Становилось все труднее и труднее жить… Ни одна война не истощала народы до такой степени… Через три года люди были захвачены настолько войной, что мир казался несбыточной, невозможной и даже небывалой мечтой. Мира не стало… В одной небольшой социал-демократической газете появилось стихотворение, в котором бабушка, рассказывая внучке сказку, начинала свое повествование словами: „На свете был однажды мир…“ Да, мир стал сказкой, небылицей, о которой старухи рассказывают детям, выросшим на пайке, под треск барабанов и раскаты выстрелов… Голодным, хилым, неодетым детям“.

Многие немцы еще не отваживались отказаться от казенного патриотизма, но позволяли себе горькие шутки: „Скоро будет приказано мыться мыльной карточкой и вытираться талоном на полотно; но мы, немцы, выдержим“. Путь от нарастания сомнений, протеста до общественно-политического взрыва — свержения кайзеровской монархии в результате ноябрьской революции в Германии 1918 года — был длительным и сложным.