Алексей Варламов - Григорий Распутин-Новый

Что главное в этом красочном тексте? Нотка поучения. Он пришел не учиться, но учить. Проповедовать. И ему было не важно, где этим заниматься: в погребе под конюшней в родном селе, глухом сибирском монастыре или в царском дворце. И везде он был одинаков, со всеми на «ты», со всеми правдив и честен. И повсюду имел огромный успех.

«Успеху Распутина способствовал и тот факт, что столичная знать, в среде которой он вращался, вообще не просвещенная в религиозном отношении, не имевшая общения с духовенством, или не удовлетворявшаяся этим общением, но в то же время интересовавшаяся религиозными вопросами, была весьма мало требовательна и трактовала его как "старца", далекая от мысли подвергать критике его слова и действия… — писал князь Н. Д. Жевахов. — Да в этом и не было надобности, вернее, возможности, столько же потому, что Распутин говорил отрывочными, не связанными между собою, фразами и намеками, которых невозможно было разобрать, сколько и потому, что его слава зиждилась не на его словах, а на том впечатлении, какое он производил своею личностью на окружающих. Чопорное великосветское общество было застигнуто врасплох при встрече с дерзновенно смелым русским мужиком, не делавшим никакого различия между окружающими, обращающимся ко всем на "ты", не связанным никакими требованиями условности и этикета и совершенно не реагировавшим ни на какую обстановку. Его внимания не привлекала ни роскошь великокняжеских салонов и гостиных высшей аристократии, ни громкие имена и высота положения окружавших его лиц.

Ко всем он относился снисходительно милостиво, всех рассматривал, как "алчущих и жаждущих правды", и на вопросы, к нему обращаемые, давал часто меткие ответы. И эта внешняя незаинтересованность производимым впечатлением, в связи с несомненным бескорыстием Распутина, удостоверенным впоследствии документально следственным материалом, тем более располагала верующих людей в его пользу».

«Попав на "кисельные берега", Распутин смекнул остро, чем держится и что ценится. С гениальным тактом юродствует, темнит свои прорицания, подчеркивает "народную", "мужичью" святость, — рассуждала 3. Гиппиус. — Да особой хитрости, тонкости и не требовалось. Среда, в которую он попал, была ведь тоже по-своему некультурна и невежественна. Шелковая русская рубаха Распутина — это для нее убедительно, умилительно, а попробуй он надеть дешевенький пиджак, заговори он человечьим языком (отлично знал его, понатершись), назови кого-нибудь на "вы", а царя и царицу не "папой с мамой" — еще неизвестно, чем бы обернулось <…>. Замечательно его положение, так сказать, место во времени и пространстве, его роль, а не он сам. И события делаются от этой заурядности как-то еще страшнее».

Жевахов Распутину симпатизировал, Гиппиус — нет, но за разностью их отношения к нему проглядывало общее: зерно упало на подготовленную почву, петербургский свет хотел увидеть именно такого человека. Но вот был ли сам Распутин при этом заурядным, серым мужичонкой, которого вынесло наверх простое стечение обстоятельств и он живо смекнул что к чему, или же был этот человек кем-то более значительным и замысловатым — большой вопрос.

«Распутина отнюдь нельзя признать личностью заурядной; природа его была сложная, не сразу поддающаяся разъяснению», — оспаривал первое из этих суждений Вл. И. Гурко.

«…надо иметь мужество признать, что Р. был натурой во всяком случае исключительной и обладал он огромной силой», — утверждала молодая писательница Вера Александровна Жуковская.

«Григорий Распутин не так был прост и несложен, как о нем говорили и писали», — признавал епископ Гермоген.

«Все свидетельские показания о Распутине сводятся в конце концов к двум точкам зрения: по одной — он громадная сила, по другой — он ничтожество: "побитый конокрад", — подытожил расследовавший обстоятельства убийства Царской Семьи Н. А. Соколов. — Я не считаю Распутина силой. Он не был ею, потому что он не обладал волей. Он, скорее, был безволен.

Но в нем несомненно была одна черта, выделявшая его из общего уровня. Он обладал редкой нервной приспособляемостью к жизни. Это позволяло ему очень быстро схватывать обстановку и человека. Подобное свойство всегда сильно действует на нервных людей, особенно на женщин. Они всегда склонны видеть в таких людях прорицателей, пророков. Мужичий облик, как контраст, служил в данном случае в пользу Распутина. Его громадная наглость сильно укрепляла общее впечатление.

В конце концов, как бы ни относиться к Распутину, нельзя отрицать в нем одной несомненной черты — его колоссального невежества».

А вот свидетельство иного толка:

«Помню, до 30 человек в нашей ладье было — всё люди за сивой гагарой погонщики. Ветер — шелоник ледовитый о ту пору сходился. Подпарусник волны сорвали… Плакали мы, что смерть пришла… Уже Клименицы в глазах синели, плескали сиговьей ухой и устойным квасом по ветру, но наша ладья захлебывалась продольной волной…

"Поставь парус ребром! Пустите меня к рулю!" — за велегласной исповедью друг другу во грехах памятен голос… Ладья круто повернула поперек волны, и не прошло с час, как с Клименецкого затона вскричала нам встречу сивая водяница-гагара…

Голосник был — захваленный ныне гагарий погонщик — Григорий Ефимович Распутин.

В Питере, на Гороховой, бес мне помехой на дороге стал. Оболочен был нечистый в пальто с воротником барашковым, копыта в калоши с опушкой упрятаны, а рога шапкой "малоросс" накрыты. По собачьим глазам узнал я его.

"Ты, — говорит, — куда прешь? Кто такой и откуда?" — "С Царского Села, — говорю, — от полковника Ломана… Григория Ефимовича Новых видеть желаю… Земляк он мой и сомолитвенник",..

В горнице с зеркалом, с образом гостинодворской работы в углу, ждал я недолго. По походке, когда человек ступает на передки ног, чтобы легкость походке придать, учуял я, что это "он". Семнадцать лет не видались, и вот Бог привел уста к устам приложить. Поцеловались попросту, как будто вчера расстались.

"Ты, — говорит, — хороший, в чистоте себя соблюдаешь… Любо мне смирение твое: другой бы на твоем месте в митрополиты метил… Ну да не властью жив человек, а нищетой богатной!"

Смотрел я на него сбоку: бурые жилки под кожей, трещинка поперек нижней губы и зрачки в масло окунуты. Под рубахой из крученой китайской фанзы — белая тонкая одета и запястки перчаточными пуговками застегнуты; штаны не просижены. И дух от него кумачный…

Прошли на другую половину. Столик небольшой у окошка, бумажной салфеткой с кисточками накрыт — полтора целковых вся салфеткина цена. В углу иконы не истинные, лавочной выработки, только лампадка серебряная — подвески с чернью и рясном, как у корсунских образов.