Венедикт Мякотин - Адам Мицкевич. Его жизнь и литературная деятельность

Но в то время как поэма находила восторженный прием в публике, сам творец ее был ею уже недоволен, и это недовольство проистекало не из авторской скромности, не из каких-либо частных недостатков произведения, а от причин более важных – завершавшегося в это время серьезного перелома в его миросозерцании. То реалистическое воззрение, которым проникнут «Пан Тадеуш», недолго оставалось господствующим в душе поэта и все более вытеснялось мистицизмом, ожившим благодаря несчастно складывавшимся обстоятельствам. Едва кончив поэму, Мицкевич писал Одынцу: «Вчера я закончил „Тадеуша“ – огромные двенадцать песен; много пустого, но много и хорошего… Пера я, кажется, никогда уже не обращу на пустяки, может быть, я и „Тадеуша“ бросил бы, но он был близок к концу. Кончил я с трудом, потому что дух порывал меня в другую сторону, к дальнейшим „Дзядам“, из которых я намерен сделать единственное произведение мое, достойное чтения… Я убеждаюсь, – прибавляет он, – что слишком много жилось и работалось для мира сего, для пустых похвал и мелких целей. Только то произведение чего-нибудь стоит, посредством которого человек может исправиться и научиться мудрости». Нравственные задачи, таким образом, открыто ставились Мицкевичем целью искусства, но этот принцип признавался им еще и раньше, в пору юности, и не в том заключался поворот в воззрениях поэта, а в том, что под влиянием охватившего его настроения эти нравственные задачи, с одной стороны, сильно сузились, с другой же – приняли такой характер, при котором достижение их с помощью искусства делалось невозможным, так как они чуть не прямо противополагались последнему. И по мере того как мистические идеи все более овладевали поэтом, все реже и реже появлялись у него вспышки поэтического вдохновения, ставшего теперь редким гостем. Густой туман мистицизма, на время пробитый, как бы солнечным лучом, созданием «Пана Тадеуша», затем опять, уже сплошною пеленою, спускается на жизнь Мицкевича, постепенно превращая его из великого поэта в нетерпимого фанатика и сектанта. Весь остальной период жизни Мицкевича был занят этим превращением, благоприятные условия для которого находились и в организации самого поэта, и еще более – в окружавшей его обстановке.

Глава V Мистические увлечения

Женитьба Мицкевича. – Неудача его на драматическом поприще. – Ослабление творческой силы. – Профессура в Лозаннской академии. – Кафедра славянских литератур в College de France. – А. Товянский и его мистическое учение. – Мицкевич делается проповедником товянизма. – Его удаляют с профессорской кафедры.

Вскоре после издания «Пана Тадеуша» в семейной жизни Мицкевича произошла довольно существенная перемена. Наскучив холостой жизнью, он задумал жениться, и выбор его пал на Селину Шимановскую, ту самую, которую он еще девочкой знал у ее матери в Москве и Петербурге. Шимановская приняла сделанное ей письменно предложение Мицкевича, приехала в Париж, и здесь в середине 1834 года состоялась их свадьба, прекратившая на несколько дней в среде эмиграции, по словам поэта, политические прения. Брак этот, само собою разумеется, был заключен не по любви, по крайней мере – со стороны поэта, который не видел выбранной им невесты со времени своего отъезда из Петербурга, когда ей было 15 лет, но, тем не менее, первое время супруги жили счастливо. Веселый характер молодой жены несколько разгонял и умерял мрачное настроение поэта, и после трех недель супружеской жизни он писал друзьям, что его желания заключаются лишь в том, чтобы и впредь пользоваться таким же счастьем.

Cелина Мицкевич, урожденная Шимановская, жена поэта с дочерьми Марией и Еленой. Литография М. Борреля по рисунку с натуры З. Шимановской. 1851.

Вскоре, однако, проявились и менее приятные стороны супружества, заключавшиеся, главным образом, в увеличении расходов. Несмотря на всю неприхотливость и экономию Селины, тех маленьких средств, какие получал Мицкевич от издания своих сочинений и которых было вполне достаточно для него одного, не хватало теперь для жизни вдвоем. Приходилось искать каких-нибудь средств заработка; всего естественнее, конечно, было искать их в литературном труде. Поэт не чувствовал, однако, вдохновения и не решался приступить к исполнению какого-либо поэтического замысла на польском языке. Он нашел выход из этого затруднения, начав писать статьи и небольшие повести по-французски, которые и помещал затем в парижских журналах. Но так как эти мелкие работы давали очень небольшой доход, а нужда в заработке не только не уменьшалась, но с рождением дочери еще увеличилась, то у него явился вскоре более обширный план. Он задумал попробовать свои силы в драматургии и действительно написал по-французски пятиактную драму «Барские конфедераты». Главною целью его при этом была, по выражению его письма, «великая финансовая афера»: драматические произведения в Париже давали в то время своим авторам в большинстве очень крупный доход, и Мицкевичу хотелось добыть себе своим трудом большее или меньшее обеспечение – с тем чтобы иметь возможность, говоря опять его словами, «долгое время спокойно блуждать по отечественной литературе». Надежды, однако, обманули его. Несмотря на лестные отзывы о его драме нескольких французских литераторов, в том числе и известной писательницы Жорж Санд, дирекция театра Porte-Saint-Martin, куда та была отдана, отказалась поставить ее на сцене, ссылаясь, кажется, на недостаток в ней драматического действия. Сраженный неудачей, Мицкевич уже не возобновлял более попыток, и отвергнутая драма в значительной своей части в настоящее время утеряна; сохранились только первые два акта ее.

В то время как поэт переживал эту неудачу, грозившую для него весьма серьезными финансовыми затруднениями, на помощь ему пришло французское правительство, назначившее единовременное пособие в тысячу франков и восемьдесят франков в месяц постоянной пенсии. Эта скудная помощь не могла, однако, считаться лишней для поэта, особенно когда летом 1838 года к его семейству прибавился второй ребенок – на этот раз сын, – но, тем не менее, она, конечно, не избавляла Мицкевича от необходимости обеспечить своей семье каким-либо путем более или менее безбедное существование. Среди этих забот о куске хлеба он искал и находил некоторое утешение только в религии и чтении мистических книг, которому предавался все с большим жаром. Инстинкт творчества постепенно ослабевал в нем, и вместе с тем сами взгляды на поэзию подвергались радикальному изменению.

«Истинная поэзия нашего времени, – писал он в 1835 году одному из приятелей, – может быть, еще не родилась; видны только симптомы ее появления… Мне кажется, что вернутся такие времена, когда нужно будет быть святым, чтобы быть поэтом, что нужны будут вдохновение и сведения свыше о вещах, которых разум не может сообщить, чтобы пробудить в людях уважение к искусству, слишком долго бывшему актрисой, распутницей или политической газетой. Эти мысли часто пробуждают во мне сожаление и едва не тоску; мне часто кажется, что я вижу обетованную землю поэзии, как Моисей с горы, но я чувствую, что недостоин вступить в нее».