Леонид Гроссман - Исповедь одного еврея

Таковы главные факты этого периода его жизни.

В нашу задачу не входит изучение литературной деятельности Ковнера или характеристика его писательского облика. Историки новой еврейской литературы уже достаточно осветили его роль и значение в летописях родной словесности.[6] Нам остается проследить эти пути его писательской работы, лишь поскольку в них наметился новый этап его духовных исканий и жизненной судьбы.

Первые две книги Ковнера — «Памфлеты», вышедшие в 1865 г. в Киеве, и «Связка цветов», выпущенная им в 1868 г. в Одессе, произвели в еврейских литературных кругах впечатление разорвавшегося снаряда. На первый взгляд, это небывалое возмущение не вполне понятно.

Критика замкнутого быта старых гетто, отказ от талмудической доктрины, протесты против фанатического национализма раздавались в еврейской среде задолго до Ковнера. Еще в XVIII столетии в кругу знаменитых талмудистов появляются решительные противники устаревших форм общенародной жизни, настоятельно требующие радикальных реформ во внутреннем быту евреев. На самой родине Ковнера — в старой Вильне, в начале столетия была сожжена правоверными членами общины книга мудреца-рационалиста XVIII в. рабби Менаше Илиер-Бен-Пороса, строившего грандиозные планы спасения всего еврейства новейшими достижениями человеческого разума. Но общий дух протеста против всего инородного был здесь так силен, что когда однажды этот ранний приверженец всечеловеческой культуры упомянул в своей синагогальной проповеди имена Аристотеля и Платона, он был публично обруган каким-то фанатиком за произнесение этих нечестивых имен перед священным кивотом.

Но, несмотря на противодействие среды, новая мысль уверенно пробивала себе пути в будущее. Наиболее просвещенные раввины и врачи не переставали знакомить воспитанную на богословии молодежь с новейшими идеями в области естествознания и социальных наук. На рубеже двух столетий появляются труды по анатомии, астрономии, математике, а в имении одного еврея-мецената устраивается вольная академия с химической лабораторией, гербариями для изучения ботаники, обширной библиотекой научных и светских книг. Скончавшийся в 1797 г. врач Иегуда Гурвич из Вильны, изучавший медицину в Падуе, призывал от национальной замкнутости ко всеобщему братству и от старозаветного предания к иным социальным основам. Как отважны для члена староеврейской общины XVIII в. такие печатные утверждения: «Для усиления взаимной ненависти люди выдумали бесчисленные религии, повелевающие из-за какого-нибудь обычая или обряда идти войной и разрушать государства и народы… О, если б люди сошлись на религии братства и любви!..»

Наконец, в первой половине XIX в. эти семена, брошенные смелыми вольтерианцами гетто, дают ростки. Развивается сложный идейно-общественный процесс, как бы раскалывающий еврейство на два стана. Тяга к европеизации отсталого жизненного уклада проводит резкую черту между приверженцами «просвещения» и ревнителями старины. Ко времени первых выступлений Ковнера «просветители» уже успели достигнуть широкого признания, и завоевать прочные позиции в среде передового еврейства.

Первые книги Ковнера, вызвавшие такой небывалый взрыв негодования, в известном смысле продолжали уже почти столетнюю традицию. Подчеркнутая пропаганда естествознания в противовес богословию была свойственна и вольнодумным ученым предшествующего столетия. Ковнер обращался, разумеется, к новейшим трудам в этой области и брался за популяризацию и даже за переводы современных физиологов.

В своих самостоятельных этюдах он в духе господствующих течений русской критики отвергает религиозно-национальные основы еврейского быта во имя реальных ценностей, жизненных потребностей и жгучих запросов социальной современности.

В конце 60-х гг. Ковнер писал молодому еврейскому критику А. И. Паперне по поводу их несхожих журнальных путей и глубокого различия их писательских темпераментов:

«…Вы зарекомендовали себя последователем старого Белинского, и недаром один из Ваших поклонников прозвал Вас „еврейским Белинским“. Подобно Белинскому, Вы свято верите в догму „искусство для искусства“, и Вы такой же, как он, крайний идеалист и оптимист. Подобно Белинскому, Вы приходите в экстаз от любого изящного стихотворения — я же готов, как Писарев, отдать тысячи стихов… за одну самую обыкновенную, но полезную статью, хотя бы об удобрении полей. Вот в чем коренная разница между нами. Вы поклонник изящного и возвышенного, я же обыденного и полезного».

Молодой критик открыто называет здесь литературный образец, послуживший ему для выработки его направления и самой формы его статей. Выступив в печати, когда Писарев находился в центре читательского внимания, как самый отважный разрушитель авторитетов предшествующего поколения, Ковнер с горячностью неофита увлекся боевыми статьями знаменитого застрельщика «Русского слова». Зачитываясь его статьями, он усваивает принципы его миросозерцания, характерные приемы литературной экспозиции, основные лозунги и общую манеру. Вооруженный новейшим критическим методом, он применяет его к современным явлениям еврейской литературы, на замкнутом поле которой разрушительные приемы этого боевого анализа производят неслыханное опустошение.

Ковнер систематически и последовательно идет по стопам Писарева. Все излюбленные темы и положения русского критика находят отзвук в деятельности молодого еврейского журналиста. Проповедь реалистического миросозерцания, «разрушение эстетики», пропаганда материализма в своеобразном сочетании с культом личности, восходящем даже к проповеди эгоизма, широкая популяризация естествознания, особое внимание к проблемам педагогики и, в частности, женского воспитания — все эти характерные моменты в деятельности Писарева воспринимаются его верным приверженцем. Он сумеет усвоить и резкую, саркастическую, боевую манеру знаменитого критика, стремясь придать своим статьям такой же стиль вызывающей дерзости и диалектической остроты. Вслед за Писаревым, излагавшим своим читателям новейшие физиологические теории Молешотта, Бюхнера, Карла Фехта или гипотезу Дарвина, Ковнер переводит целиком в своей книге обширную статью Бюхнера «Тепло и жизнь» (из его «Физиологических картин») и компилирует научные материалы в статье — «Как стара земля». По примеру русского критика, осудившего старые педагогические приемы во имя полной реформы образования русского юношества (в знаменитых статьях «Наша университетская наука», «Школа и жизнь», «Погибшие и погибающие»), Ковнер предлагает в своих очерках «Ешиботная бурса» коренное преобразование устаревших методов обучения еврейских подростков. Он также решительно противополагает «идеалистам» новейшую реалистическую доктрину, с таким же задором вызывая на бой представителей старшего поколения. И при этом основой его миросозерцания становится знаменитая писаревская формула о Базарове: «Ни над собою, ни вне себя, ни внутри себя он не признает никакого регулятора, никакого нравственного закона, никакого принципа. Впереди — никакой высокой цели, в уме — никакого высокого помысла, и при всем этом — сила огромная».