Павел Куприяновский - Бальмонт

Среди любовных стихотворений раздела заметно выделяются те, которые посвящены второй жене Бальмонта Екатерине Андреевой («Черноглазая лань», «Я боюсь, что любовью кипучей…», «Беатриче»).

В завершающем сборник разделе «Между ночью и днем» прозвучали оптимистические, жизнеутверждающие ноты. И хотя «восхождение» лирического героя по «ступеням» — это дорога «никуда» («Иду… пространству нет предела!»), поэт воспевает самоценность самого движения, восторг «краткого мига существованья». Весьма показательно, что в последнем стихотворении сборника «я» сменяется на «мы»:

Дерзкими усильямиУстремляясь к высоте,Дальше, прочь от грани тесной,Мы домчимся в мир чудесныйК неизвестной                     Красоте!

Критика 1890-х годов, упрекая Бальмонта за «непонятность» и «туманность» стихов, «неопределенность содержания», сомнительные стихотворные новации, все же находила его дарование «симпатичным», как высказался В. Гольцев, опубликовавший рецензию на сборник под псевдонимом О. Т. В. в «Русской мысли» (1894. № 4), и считала самым одаренным из современных молодых поэтов, как писал А. Скабичевский в газете «Новости» (1894. 7 апреля). Восприятие читателей было столь же противоречивым. Во время публичных выступлений Бальмонта слушатели резко делились на поклонников и недоброжелателей «новой поэзии». Из собратьев по перу самым пристрастным и заинтересованным читателем был Брюсов. В сохранившихся набросках статьи «Русская поэзия в 95 году» он ставит Бальмонта на одно из первых мест в современной литературе, видит в нем достижения символистской школы и особо подчеркивает его новаторство в сфере поэтики, музыкальность его стиха. Начиная с середины 1890-х годов популярность поэта все более и более растет, что дает основание Брюсову сказать: с этого времени Бальмонт нераздельно царил над русской поэзией в течение целого десятилетия.

Позднее, в 1900-е годы в поведении Бальмонта появится то, что принято связывать с декадентством, — горделивая поза самовлюбленного поэта, экстравагантные поступки, богемность, эксцентричность и т. д. В середине 1890-х годов ничего подобного не было. Об этом писал в «Литературных воспоминаниях» даже недолюбливавший его П. П. Перцов: «Надо отдать справедливость Бальмонту: он не проявлял никакого высокомерия или рисовки. Напротив того: трудно было встретить такого приятного, предупредительно-приветливого человека». В Бальмонте, по его словам, «виделся прежде всего глубоко преданный литературе, идеалистически настроенный и в то же время лично скромный, всегда готовый признать чужую заслугу человек. Он выгодно отличался от Брюсова отсутствием той, слишком явной жажды прославления, которой страдал последний».

В письме от 8 декабря 1894 года Бальмонт сообщил матери, что ему предстоит прочесть в Обществе любителей художеств реферат о символизме. Чтения, как отметил Перцов, состоялись 15 марта 1895 года. Наиболее полное понимание символизма развернуто поэтом в лекции 1900 года «Элементарные слова о символической поэзии». Следует заметить, что бальмонтовская трактовка символизма в ряде существенных моментов совпадает с высказываниями Волынского, Мережковского, Минского, Брюсова и вместе с тем отличается от них. Символизм Бальмонт видел в «намеках и недомолвках», выражении неуловимого, таинственного и считал, что как творческий метод он связан с импрессионизмом стиля и декадентским мировосприятием. В целом это — психологическая лирика, призванная запечатлеть чувства и переживания раздвоенного человека на сломе двух эпох, в период упадка.

С выходом книг «Под северным небом» и «В безбрежности» Бальмонт коренным образом поменял ориентиры в своей творческой деятельности: на первый план вместо переводов он поставил поэзию, ей отдавал творческую энергию. Переводческая работа никогда у него не прекращалась, в ней были свой пафос и своя благородная цель — познакомить русского читателя с лучшими образцами мировой литературы. «Мне хочется сделать нечто крупное, что останется в русской литературе и русском театре надолго, на столетия», — заявлял он. Кроме того, переводы по-прежнему оставались для него одним из главных источников добывания средств на жизнь: не имея других доходов, он жил исключительно на литературные заработки. Все стихотворные сборники 1890-х годов издавались им за свой счет и вряд ли себя окупали. Но в них заключалось самое важное, то, что он считал своим призванием, — поэзия.

Середина 1890-х годов, отмеченная несомненными успехами Бальмонта-поэта, вместе с тем стала временем кризиса в его личной жизни. Долго длившийся мучительный разлад в семье достиг высшей точки, хотя многочисленные письма Бальмонта жене за 1891–1894 годы не дают материала для выяснения причин этого разлада.

Письма начинаются с ласкового обращения, общий их тон нежный, доверительный, в них нет ни упреков, ни раздражения. Бальмонт продолжал любить «милую Дару», писал, что скучает без нее, справлялся о здоровье детей, старался обеспечить семью материально, держал Ларису в курсе своих дел и интересов, пытался привлечь ее к переводам с французского, ко дню ангела посвящал стихи… Лишь однажды, в письме от 13 июня 1892 года, глухо прозвучало, что и он и она виноваты: «оба не сдержали себя». Значит, продолжалось то, что уже однажды привело Бальмонта к попытке самоубийства: ссоры, сцены ревности, истерика в тяжелой форме, подозрения.

По словам Екатерины Алексеевны Андреевой-Бальмонт, Лариса «следила за ним, подсматривала, распечатывала письма, рылась в его бумагах». Как уже говорилось, беспричинной ревностью она преследовала и своего второго мужа — Николая Александровича Энгельгардта. Их сын Александр вспоминал: «Мама, добрая и честная, имела ужасный порок. Она была необоснованно ревнива, без всякого повода со стороны отца. И это выражалось в диких сценах ревности».

Нечто подобное, надо полагать, происходило и в их жизни с Бальмонтом. Было еще одно обстоятельство, о котором поэт рассказал в исповедальном стихотворении «Лесной пожар»:

Мне стыдно плоскости печальных приключений.Вселенной жаждал я, а мой вампирный генийБыл просто женщиной, познавшей лишь одно, —Красивой женщиной, привыкшей пить вино.Она так медленно раскидывала сети,Мы веселились с ней, мы были с ней, как дети.Пронизан солнцем был ласкающий туман,И я на шее вдруг почувствовал аркан.И пьянство дикое, чумной порок России,С непобедимостью властительной стихииМеня низринуло с лазурной высотыВ провалы низости, тоски и нищеты.

Екатерина Алексеевна в мемуарах прямо пишет, что Лариса Михайловна страдала алкоголизмом. Так это было или не так, но нельзя не верить признанию поэта, что в их жизни, как потом и в его судьбе, в определенном смысле роковую роль сыграло вино. Оно пагубно действовало на нервную и впечатлительную натуру Бальмонта, делало неуравновешенной, истеричной Ларису Михайловну и, скорее всего, стало причиной смерти их первого ребенка, а возможно, как знать, и душевной болезни сына Николая, проявившейся в 26 лет (умер он в 35-летнем возрасте).