Джованни Джерманетто - Записки цирюльника

— Вы кончите плохо, предупреждаю вас. Лучше бы вы занимались своей парикмахерской, а не лезли в политику. Для этого существуют синьоры адвокаты… У вас на руках семья, надо подумать о ней. Прямо невероятно, что я должен постоянно говорить вам одно и то же! Кончится тем, что мне это надоест.

— И вы перестанете читать мне нравоучения, не так ли? Это будет превосходно.

— С вами невозможно говорить! Теперь приходится вас задержать. Мне очень жаль…

— Тогда отпустите меня домой.

В этот самый момент в дверь постучали, и вошел тот самый офицер, который велел меня арестовать в театре.

— Освободите его! — приказал он.

Жандарм явно обрадовался: времена тогда в Италии были не такие, как сейчас, но я решил проучить офицерика.

— Мне хотелось бы знать, — обратился я к нему, — не думаете ли вы отделаться от меня так просто, синьор поручик? Вы посягнули сегодня на свободу личности, приказав карабинерам арестовать меня, и вы должны отвечать за это.

— Понимаете ли, я убежденный патриот и был оскорблен вашим поступком. Теперь это прошло, я весьма сожалею…

Поручик был молод, трусоват и, видимо, беспокоился за исход дела.

— Почему же вы, такой ярый патриот, не просите, чтобы вас отправили в Африку?

— Моя мать умерла бы от горя… — пробормотал поручик.

— Ах, вот как! Прочие солдаты, вероятно, не имеют матерей, подкидыши?!

Жандарм растерялся, не зная, как быть.

— Мы еще с вами поговорим, — закончил я и вышел.

На следующий день явился ко мне знакомый фотограф с каким-то ветеринарным врачом-офицером. Они пришли просить меня не предавать огласке инцидент с поручиком из-за его матери… Какая заботливость!

Дела я не замолчал. «Аванти» и «Лотте нуове» достойным образом заклеймили патриотические чувства нежного сына, добывающего военные лавры в занятиях любовью и спортом. Корреспонденция сделала свое дело: ревностный патриот вынужден был проситься на фронт. Я от души пожелал ему пулю на память о войне.

Происшествие с поручиком произвело сильное впечатление на солдат. Многие из них заглядывали ко мне в парикмахерскую: кто из любопытства, кто поговорить, а некоторые просили разрешить им указать мой адрес для получения из их провинции социалистической газеты, которую нельзя было получить в казарме. Заглядывали ко мне и офицеры. Эти следили за солдатами. Вскоре сказались и результаты офицерских визитов.

Как-то я заметил, что ко мне перестали ходить клиенты из казарм. Что случилось? Выяснилось, что командир отдал приказ, запрещавший «посещать заведение парикмахера — антипатриота и социалиста, которое находится на Виа Рома, № 46», под угрозой ареста и тюрьмы. Но солдаты недолго выдержали и снова стали забегать ко мне, уже украдкой, почитать газетку. Некоторые из них угодили за это на несколько дней под арест.

Иного рода атака была направлена против Палаты труда. Нас хотели во что бы то ни стало выселить из помещения. Пытались всячески осуществить это: соседи по квартире писали жалобы на шум, пение и игру на пианино; хозяин дома получал замечания от полиции, чем сначала пользовался для повышения платы; наконец нам предложили выехать. Другого подходящего помещения мы не смогли подыскать, и пришлось собираться то в кабачках, то за городом на открытом воздухе, в хорошую погоду. Комитет собирался по вечерам у меня в парикмахерской.

Попы тоже принимали участие в нашем выселении, после чего начали единым фронтом кампанию против «цирюльника-социалиста». Презабавная это была кампания! В это время появилась мода на женскую стрижку. В нашем городке пожелали следовать ей дамы света и полусвета, но никто, кроме моего компаньона, работавшего в Париже, не умел стричь a la garçon[29]. Таким образом, наша парикмахерская имела монополию на дамские головы… На нашей витрине появилась карточка: «Стрижка дам». Попы всполошились. Попы всегда против всяких новшеств. А тут как раз еще нечестивые руки социалистов производили эту эмансипацию причесок. С церковных кафедр зазвучали громовые речи против… исказителей дамской эстетики. Попы заметили слишком поздно, что создали нам бесплатную рекламу: число клиенток у нас возросло втрое! Мода…

Полагаю, что в настоящее время даже «Перпетуи»[30] почтенных батюшек стригутся a la garçon и, вероятно, сами же отцы духовные занимаются этим, подобно тому как нежные «Перпетуи» следят за их тонзурой.

Такого рода выступления возможны только в глухой провинции и в Кунео, знаменитом городке головотяпов, о котором синдик Кунео написал целую книгу. О нем же упоминает в одном из своих произведений де Амичис[31]: «Я провел свое детство в живописном пьемонтском городке Кунео, которому насмешливая легенда приписывает головотяпство».

Много легенд рассказывают о Кунео. Говорят, что жители Кунео делали пробу новой электрической установки ровно в полдень; что пускали фейерверки утром; что, когда правительство пожелало иметь план Кунео, отцы города послали в столицу лучший вяз с главного бульвара[32]. Рассказывают также, что в целях экономии община постановила упразднить должность палача и его помощников и приглашать их в случае нужды из Турина. Но когда туринский синдик потребовал семьсот лир за каждую казнь, отцы города впали в горестные размышления от такого расхода и решили вопрос мудро: предложить преступнику двести лир, и пускай отправляется в другой город, чтобы его там казнили…

Кунео не только город высокопоставленных головотяпов — это город крепких стародавних устоев и католического изуверства. Традиция господствует во всем: в мыслях, в нравах, в быту. Я испытал это на себе.

Мне понравилась девушка. Она была приветлива со мною, улыбалась мне. Я никогда не откладываю дела в долгий ящик. Сказал ей о своих чувствах, и она не отклонила их. Женщины — прирожденные дипломаты: когда не говорят нет, это значит да. Все шло, как полагается: мы прогуливались вместе и делали все, что обычно делают влюбленные. Но… встало одно «но». В этих краях для социалиста вопрос о браке — сложный вопрос.

— Ты переменишь свои идеи, когда женишься на мне? — спросила меня моя возлюбленная.

— Нет! — твердо ответил я.

Она огорчилась, несколько дней дулась, но это скоро прошло. Мы продолжали встречаться, мы жили почти рядом. Я старался убедить ее:

— Я не пойду с тобой в церковь, но предоставлю тебе свободу пропагандировать меня. Идет?

Она не возражала, но у нее не хватило храбрости сказать «да».

Я понимал ее нерешительность. В этой местности никто никогда не заключал гражданского брака. Местные девицы, которые постоянно прогуливались с офицерами на главной площади, целовались под тенью платанов, а иногда и посещали украдкой холостые квартирки своих приятелей, ни за что не согласились бы выйти замуж без попа и синдика. Какой скандал, какое бесстыдство!