Л Кербер - А дело шло к войне

Вечерами, когда мы становились "свободными", по углам спален собирались кружки людей, связанных чем-либо общим. Так возник кружок любителей музыки. С одобрения "руководства", своими руками, из облагороженной бакелитом фанеры, широко применявшейся в строительстве самолетов, были изготовлены скрипка, альт и виолончель. Звучали они не как Страдивариусы, однако трио Базенков, Бочаров, Боровский, исполнявшее по воскресеньям Оффенбаха или Штрауса, неизменно собирало многочисленных поклонников. Был кружок любителей поэзии. Наша библиотека пополнялась из фондов Бутырской тюрьмы. Были в ней Фет, Плещеев, Тютчев, Надсон, Блок и, конечно, Пушкин и Лермонтов. А. К. Толстого там, естественно, не держали. Книги были из конфискованных частных собраний, и порой мы обнаруживали на них (экслибрисов в то время не уважали) пропущенные по недосмотру надписи: "Из книг Бухарина", "А. И. Рыков"... Две таких книжки один из наших библиофилов припрятал, но эвакуация не дала их спасти.

Многие увлекались различного рода поделками: мундштуками, курительными трубками, портсигарами, выпиливали из плексигласа брошки, монограммы, пряжки для дамских поясов, клеили из него же куколок для своих детей, игрушки.

Рисовали: А. М. Черемухин - жанровые сцены нашей жизни в шараге, Т. П. Сапрыкин - саврасовских грачей. Несколько человек писали стихи, а один оригинал - даже роман о строительстве авиазавода в Сибири в особенно одобряемом в то время стиле "Стали и шлака", "Гидроцентрали", "Далеко от Москвы"...

Особняком стоял вопрос о взаимоотношениях с женщинами. Наш штаблекарь, фельдшер из Бутырок, под страшным секретом проговорился о том, что в нашу пищу подмешивают бром или что-то иное, долженствующее снижать половой тонус. Возможно, это так и было, но дело ведь не только в тонусе. Людям нужна женская ласка, сочувствие, поддержка, наконец, дружеское общение. То самое общение, которое мы так мало ценим, пока, оказавшись в заточении, не осознаем его необходимость. Когда, не выходя из ЦКБ неделями, месяцами, годами, заключенные встречали дружеское участие, словесную ласку, а порой и глубокое понимание, рождались, хотя и платонические, но серьезные чувства. Порой они падали на подготовленную почву. Было известно, что некоторые, особенно партийные, жены отказывались от своих арестованных мужей. К сожалению, встречались и такие, которые делали это публично, на собраниях. Объяснить причины трудно, возможно, это был страх, возможно, биологическое начало - стремление сохранить детей, род. Все же следовало оставаться порядочными. С заключенными, у которых в вопросах взаимоотношений с представителями тюремной администрации, стражи, следствия, был выработан свой особый кодекс чести и порядочности, так поступать было нельзя. Слишком легко ранимыми и беззащитными были их души. Женщина, публично отрекшаяся от мужа, конечно, не могла рассчитывать на его возвращение к ней. Узнав об этом и встретив другую, бескорыстно проявлявшую нежность и внимание, лишенную права получить в ответ что-либо, постоянно рискующую, что ее выгонят из ЦКБ, мало того - вышлют из Москвы или, еще хуже, арестуют, спросишь: "Кто первый бросит в нас камень?"

Между тем создание самолета 103 шло вне этих психологических эмоций, само по себе. Из синек в цехах рождались детали, сливались в узлы, появлялись собранные части машины. Постепенно еще не рожденный самолет размещался на полках складов. В огромном сборочном цехе, гордости Туполева, готовились стапели для окончательной сборки. А Н говорил, что, когда этот цех проектировали и строили, не было человека, который бы язвительно не вопрошал: "Кому нужен этот аэродром под крышей, какие самолеты вы собираетесь строить в нем?"

Среди ферм стапелей уже вырисовывались хищная морда передней кабины нашей "сто третьей", удивительно легкое, изящное хвостовое оперение, мощный кессонный центроплан с длинным бомболюком, отъемные части крыльев, мотогондолы и стройное шасси. Без преувеличения можно сказать, что внешние формы опытной 103-й были, на взгляд инженера, верхом изящества.

1988, No 7

Несомненно, этому способствовало и то, что, стремясь выжать из самолета максимум скорости, Туполев обжал ее до предела. В кабине, где размещен экипаж, - ни одного лишнего дюйма, и, несмотря на это, Старик требовал там еще и эстетики. Был такой случай. Вечером два зека зашли в макетный цех. Обычно в это время там никого не было, и их поразило, что в кабине летчика вдруг раздался треск, скрип отдираемых гвоздей, затем, описав параболу, из нее вылетел какой-то щиток и упал на пол. Когда они поднялись на леса, окружавшие макет, выяснилось, что это главный ее облагораживает. Можно было расслышать, как он вполголоса разговаривает сам с собой. "Что за бардак, понатыкали каждый свое. Не интерьер, а... ! Человек здесь будет работать, порой и умирать, а они вместо того, чтобы сделать ее уютной, натворили Бог знает что!" Под эти слова очередной щиток или пульт, жалобно проскрипев отдираемыми гвоздями, описав дугу, покидал кабину. При одной из таких операций улучшения львиная доля переделок чертежей пала на голову нашего вооруженца А. В. Надашкевича. Кучу работы предстояло делать наново, и Надашкевич пошел жаловаться шефу. Никогда не унывающая молодежь тут же сложила песенку, в которой Туполев, ратуя за улучшение, пел:

И вот для этого нужно

Лишь изменение одно.

Но это мелочь, ерунда,

Всего заклепка лишь одна.

Ее придется заменить,

Обшивку рядом утолстить,

А лонжероны удлинить.

Моторы несколько сместить...

Перечисление заканчивалось так:

Но ваш чертеж

Пока лишь на доске ведь,

Так что,

товарищ Надашкевич,

Все хорошо, все хорошо!

Услышав песенку, исполненную на мотив популярной в те годы французской "Все хорошо, прекрасная маркиза... ", шеф рассмеялся и сгоряча пообещал: "Черт с вами, больше менять не стану". Но затем все пошло обычным путем. Если в таких случаях кто-либо говорил: "Андрей Николаевич, ведь план, сроки, чертежи", - Туполев резко перебивал: "А разве в плане сказано, что надо делать гадко?"

Еще раз, уже который, вновь принимаемся за интерьер кабин. Появляется необходимость истребовать из производства чертежи для переделок. Об этом узнает Балашов, нас вызывают: "Это еще что за новости, никаких переделок. Что еще за "интерьер", выдумываете какие-то слова, какой номер чертежа этого "интерьера"? Принесите его мне на стол!" Но Туполев непоколебим, требует шлифовки. Мучаясь, захватывая вечера и часть ночи, находим новые решения. Можно было бы сказать, что тюрьма не лучшее место для поисков оригинальных решений. Возможно, но даже тут Старик не хотел отходить от своих принципов.

Время - песочные часы, неумолимая тоненькая струйка песка отсчитывает месяцы и годы. Колонны вермахта уже продефилировали по Польше. Риббентроп в Москве. Пикирующие бомбардировщики сеют смерть и разрушения, гремят военные оркестры, Гиммлер строит Освенцим и Треблинку, на границах Фландрии, Эльзаса, в Арденнах Манштейн, Гудериан и Клейст сосредоточивают клинья танковых корпусов. Одни мы, изгои, арестанты, падлы, не понимаем ничего, ибо не имеем ни газет, ни радио, но чувствуем, что мир катится к пропасти. Ввели десятичасовой рабочий день, многие радуются, меньше времени для тягостных раздумий. Самолет 103 вытащили из стапелей, состыковали и начиняют его оборудованием. Днем и ночью десятки нумерованных конструкторов, каждый со своим "тягачом", облепляют машину так, что в нее не протиснешься. Возник кризис на тягачей. К этому времени в цехах шла работа по всем трем самолетам. Отрабатывали системы на новой пикирующей "сотке", изготовляли детали для "сто второй", на "сто третьей" монтировали двигатели и оборудование...