Мик Уолл - Когда титаны ступали по Земле: биография Led Zeppelin

Пул признает, что возможность выступать с именитым музыкантом калибра Пейджа сподвигла Бонэма «ходить по струнке — по крайней мере, сначала. Джимми был тем, кто давал указания». Он рассказывает, как он, Бонэм и будущий ударник Emerson, Lake & Palmer Карл Палмер — еще один местный парень, чей успех был предопределен, — сидели «в этом котле с оборудованием, вытрясали всю душу из установки, просто чтобы нас услышали». Появление рок-н-ролла «несомненно, изменило сам способ мышления за ударной установкой. Джон постоянно говорил что-то вроде: я работал с такой-то группой, и чертов гитарист заглушал меня! После этого, чтобы убедиться, что его басовый барабан слышен, он клал в него металлизированную бумагу — и можно было выступать. Джон был полон решимости не пойти ко дну».

Это было его позицией, рассказывал Пул, которая наносила ущерб его славе среди многих групп, с которыми он играл в юности, — он снискал репутацию слишком громкого. «Если группа не собиралась снижать громкость, то он, уж точно, не собирался. Я знаю, что у Дэйва Пегга [позднее ставшего басистом Fairport Convention] были похожие проблемы с ним, так же, как и у A Way of Life. Каждый концерт их проклинали, потому что Джон не играл тише. И несмотря на это, он разработал свою позицию по отношению к остальным музыкантам, которая была, знаете ли, равносильна войне. Он был хорошим ударником, хорошим хронометром. Но что бы там ни называли X-фактором, у Джона он был. Он не заботился о технике. Такое впечатление, что он постоянно попробовал нечто новое, что едва прокрутил в голове. И даже если ему не удавалось, и группе это все портило, ему не было до того дела, он все равно играл. Большинство ударников отрабатывают новую идею, а потом выходят, отточив ее. Джон же оттачивал их на сцене, [и], когда получалось, это напоминало мазок гения. А происходил его дух перемен из полного пренебрежения остальными музыкантами. Гитаристы… все, что им нужно было сделать — это повернуть регулятор громкости, и они могли быть громче». Это была та самая воинственность, рассказал Пул, которая «проникла в Led Zeppelin и превратила группу в то, чем они были в музыкальном плане. Мне кажется, Джимми немедленно понял, чем он располагает, и помог ему обуздать это».

К завершению этих переговоров стало понятно, что последний кусок мозаики встал на свое место, опять же по счастливой случайности или, возможно, благодаря судьбе, — в зависимости от того, во что вы верите. В случае с Джимми Пейджем это было предопределение. Как бы там ни было, Джон Пол Джонс пришел «в конце дня, — сказал Пейдж, — и внезапно все части собрались вместе. Как и должно было быть…»

Но хотя Пейдж и может настаивать, что у него никогда не было сомнений в том, что Бонэм и Джонс сработаются в ритм-секции, несходство их личностей не могло бы быть более разительным. Как и Бонзо, Джонс уже был женат и имел детей. Но Джонс был также, мягко говоря, представителем среднего класса с Юга, а Бонзо — шумного рабочего класса из Средней Англии. Но каким-то образом эти двое немедленно подружились. Даже потом, когда Бонэм неистовствовал в пьяном угаре, Джонс редко становился мишенью для его гнева. И позже он сказал мне: «В музыкальном плане мы очень гордились своими способностями в ритм-секции. Мы слушали и оставляли место для самовыражения. Друг к другу мы относились с великим взаимным уважением. Мы постоянно были невероятным образом связаны — играя одни и те же фразы и всегда приходя к одинаковым музыкальным финалам. Сопереживание, которое мы чувствовали во время игры, всегда чрезвычайно воодушевляло. Но тогда я был счастливчиком. Я играл с лучшим ударником, которого когда-либо знал, а я знал большинство из них…»

Тебя уже четыре года зовут Джон Пол Джонс, и а ты все еще не более знаменит, чем был, будучи старым добрым Джоном Болдуином. В чем был чертов смысл? Как дошло до штамповок этой бессмыслицы для Гарри Секомба и Деса О’Коннора? С таким же успехом ты можешь остаться в «ближних графствах» и найти приличную работу. Платить, может, будут и не так много, но времени будет уходить столько же, а ты, по крайней мере, будешь чувствовать, что куда-то движешься. Сейчас же все больше казалось, что ты движешься в никуда. Это и было «нигде». Не было даже окошка, чтобы выглянуть из него. Только четыре стены, бесконечный сигаретный дым — докурив одну, закуриваешь другую, — постоянные чертовы чашки чая, наблюдая, как часы отстукивают проходящее время. Потом — возвращение домой ночью и объяснение жене: «Я зарабатываю деньги, Мо, но мне больше это не нравится…»

Как это случилось? Ты больше ощущал себя поп-звездой, когда тебе было семнадцать, чем сейчас, в двадцать два. По крайней мере, тогда ты чувствовал, что куда-то движешься, что тебе предстоит открытие. Тогда все было отлично, ты ездил по стране с Тони Миэном и Джетом Харрисом. Настоящее турне — не только свадьбы и молодежные клубы: настоящие концерты перед настоящей аудиторией, которая пришла услышать хиты… ‘Diamonds’, ‘Scarlet O’Hara’, ‘Applejack’… Сон в приличном жилье, гостиницы, пансионы, потом снова в фургон — и в путь. В первый раз пробуешь марихуану, заигрываешь с девчонками, а девчонки заигрывают с тобой. Все это — и тридцать фунтов в неделю! Проклятый рай! Чертов проклятый рай! Потом внезапно все это прекратилось. Просто так. Финиш, кончено. Хотя Тони и пытался продолжать, после несчастного случая с Джетом никогда уже не было по-прежнему. Вдруг больше не стало хитов. Но появилось что-то… другое. Что-то, что публика не понимала и что ей даже не нравилось. О, была ‘Song of Mexico’, но кто об этом помнит? «Я хочу попробовать что-нибудь новое», — сказал Тони, после того как ушел Джет. Джаз и поп. Ты был «за». Пока не стал укуриваться каждый вечер. По-прежнему было полно травки, но уже не было девчонок, чтобы заигрывать с ними, и тридцати фунтов в неделю, чтобы их тратить. А потом Тони устроился работать агентом на студию Decca — и это был конец. Ты потерял работу.

Ты убеждал себя, что это к лучшему. Особенно когда Эндрю Луг Олдэм — тот самый Эндрю Луг Олдэм, работавший с The Beatles и The Stones! — сказал, что ты можешь создать что-то свое. Что ты можешь быть новым Джетом Харрисом! И ты поверил ему… почти. Выпустил собственную пластинку — ‘Baja’ Джона Пола Джонса. Твое новое имя на голубом небосклоне звукозаписывающего лейбла Pye. Не совсем свежая мелодия, но ты добавил туда отрывок собственного сочинения, сыгранный на шестиструнной бас-гитаре Fender. Довольно крутой, на самом деле, даже если ты и сам это сказал. Однако не достаточно крутой, чтобы превратить тебя в нового Джета Харриса.

Тем не менее, сингл сообщил о тебе некоторым новым важным людям. Друзьям Эндрю, которых он называл Оркестром Эндрю Олдэма. Малышу Джимми Пейджу, Биг Джиму Салливану и остальным. Все они играли легкие пустышки вроде ‘There Are But Five Rolling Stones’ и ‘365 Rolling Stones (One for Every Day of the Year)’, все смеялись — и получали деньги. Потом пластинка: ‘16 Hip Hits’. «Ну же, — сказал Эндрю, — ты же знаешь классику», — после того как их первый аранжировщик, Майк Линдер, получил более хорошее место в Decca, как и Тони. Теперь ты смеялся над этим. «Я хотел аранжировать, Эндрю хотел выпускать, и никто из нас не был особо привередлив», — скажешь ты, усмехаясь. Но это тебе и правда понравилось. «У меня была возможность писать им милые, интересные вещички, особенно для деревянных духовых. У нас всегда была пара гобоев или валторн». Эту музыку ты мог сыграть своим маме и папе, не заставляя их слишком страдать. Такая забава, да еще и оплачивается — все лучше, чем торчать дома. Но не то чтобы ты видел записи в магазинах, слышал по радио или еще где-то.