Термитник – роман в штрихах - Лидия Николаевна Григорьева
Четыре
Ну споткнулся о турникет. Что тут такого? Ну, упал. С кем не бывает? Зачем же падать сверху и душить в объятиях? Ах, Лина… Прости, не узнал. Давай руку, встать помогу. Ты как тут оказалась? Он словно из пулемёта строчил, лишь бы только в глаза ей не смотреть. Потому что пришлось бы спросить о сыне и его инвалидности. Как, мол, одна справляешься… И тут их окликнул высокий, спортивный парень: "Мама, быстрей, опаздываем! Это ты с кем там зависла? Ах, бывший сосед по коммуналке на Арбате. Дядя Саша. Припоминаю, как вы меня дразнили Бориска-барбариска. Ну, будем заново знакомы. На тренировку опаздываю. Да, операция помогла. Больше не хромаю. Так что гудбай, папаша! И не надейся, что я тебя не помню и прощу. Это ведь мама тебя любила, а не я…"
Пять
"Да вы чо, ребята, я же свой, местный. И взять с меня нечего, кроме проездного!"
"Отпусти чудака, – неожиданно сказал Косой. – Его ещё небось и старушка-мама дома ждёт". И Виталик вернулся домой основательно помятый, но не побитый же. Самое странное, что крестик золотой не тронули. Не заметили, что ли?..
Утром Косой поджидал его на лавочке у подъезда. "Слышь, попик, а правда, что Христос даже разбойника лютого простил? Прости и ты меня. Странный ты, со школы тебя помню. Знаю, что в церкви теперь гундишь. Давно убить тебя хотел. Да передумал вот… В армию завтра забирают. Сказали, Чечня по мне плачет. Так ты уж помолись, чтоб живой вернулся, что ли…"
Виталик уже опаздывал на заутреню – читчиком был и служкой церковным. Он торопился, но успел на ходу снять с себя золотой, старинный, ещё бабушкин крестик, и вложил его в руки парня, которого вообще-то, как он вспомнил, звали Костей Косицыным: "Живой вернёшься и вернешь мне его, ладно?"
Шесть
"Может, щас тут кого-нибудь все-таки убьют…" – мечтательно сказала она, глядя в телевизор. Она давно уже говорила с телеэкраном, потому что муж вечерами молчал, с головой погрузившись в виртуальный покер. Отвлекать его было опасно – убить мог, без всяких шуток. Ставки на его сайте были стабильно высокими. Играли только профессионалы, а Максим любил выигрывать.
"Ну, началось! – воскликнула Гуля, – Задушил он её все же!" – И сладостно зевнула. И добавила: "Вот кто просил её в те давние времена замуж выходить за чёрного? Ничем хорошим это все равно бы не кончилось. Ты спать-то пойдёшь?"
До спальни она не дошла. Тяжёлая ваза чешского стекла на этот раз все же догнала её. Сколько раз он ей говорил, чтоб молчала, когда он играет! Особенно, когда проигрывает.
Семь
Этот день был хорош собой, что скрывать. Но потом как-то быстро скукожился, сжался и перешёл в ночь. Такое лучше не запоминать. Слишком хорош собой он был, слишком хорош. Да и ночь была не хуже. На берегу моря, в густых медовых травах. Тундра страстно и коротко цвела. Благоухала, как сумасшедшая, в отпущенные ей короткие сроки. Морошка раздавленная оставила пятна на подоле. Она давно уже не верила в хорошее. И боялась счастья, как боятся бушующего открытого огня. Обожжёт, оставит шрамы. И этот ведь тоже женат вроде бы. Говорили, жена рожать уехала к матери в Ростов и не собирается вернуться. Но ведь как хорош. Хорош-то как. Ничего для такого не жалко. Родила бы ему даже вдогонку. Таксист терпеливо ждал и под утро развез их по домам.
А назавтра подлодка уходила в автономное плаванье. Как всегда, на полгода. А оказалось, что навсегда.
Восемь
Она думала, что подлодка потому не вернулась, что она его не ждала. Нет, не подлодку, а его, да, его, красивого и молодого. Законного мужа, между прочим. Потому что не хотела больше возвращаться в маленький городок на базу Севморфлота. Не климатило ей там, не климатило. Мерзла там даже летом. Воды горячей не дождешься бывало. И беременеть не хотела. Нечаянно получилось. Рожать вернулась к матери в тёплые края. А тут Толик. Сосед. Одноклассник. С ребёнком, говорит, возьму, люблю, мол, со школы. У него дело своё. Холодильные базы. В жару на юге дело прибыльное. Вот уже год ребёнку. Вот уже завтра год, как лодка не вернулась. Вот уже понимает она, что вдова, а документов всё нет. Сроки на без вести пропавших не прошли, нужно ждать. А Толик психует. Ещё немного и сорвется с крючка. Вон уже вертлявая Стелла подросла у соседей. Совсем молоденькая, а уже всё при ней. Всё норовит в белый мерс подсесть: дядя Толик, подкинь до музучилища. А волосы русые волной до задницы. А грудь налилась под тонкой кисеей, прям купола, а не груди. А вот и нету этой истории счастливого конца. Потому что плохое было начало.
Девять
«А вот и я!» – сказал Герман и прошёл в комнату, не снимая обуви." В Лондоне обувь никто не снимает, – смущенно пропищала Полина. – Не принято." Её отец сверкнул из-за накрытого стола недовольным взглядом, а мать скривила губы в натянутой улыбке. "Там очень чистые улицы, – весело добавил визитер. – Их частые дожди до блеска отмывают!" Но родителей семнадцатилетней Полины интересовали не отмытые до блеска улицы в чужой стране, сами там не раз бывали, а отмытая репутация их беременной дочери. Её лицо уже пигментными пятнами пошло! А Германа всё нет… Но вот явился собственной персоной. Сопляк, однако, – почти синхронно сверкнуло в глазах молодых, цветущего вида, предков бестолковой дочери.
Закуска была отменная, но Герман все равно быстро захмелел. И очнулся в далёкой охотничьей избушке в лесных мещерских далях. "Был у нас любимый кот, – тихим голосом сказал отец его случайной девицы. – Дочка так плакала, прям рыдала. Пришлось похоронить вот тут, прямо у забора. Ну, чтоб было где поминать". И добавил: "Я, мальчик мой, посмотрел твои документы. Пока ты спал, тебе исполнилось восемнадцать. Родители твои далеко, в Лондоне. Пока что тебя не хватились. Знают, что разгильдяй. Так вот, если не женишься на дочке, – мужчина помолчал, – закопаю, где кота!" "Так я и сам хотел!" – пророкотал
